Я так увлекся поиском собственных детских портретов (которые все, как один, наводили на мысль об умственной отсталости), что даже вздрогнул от неожиданности, когда в руки попалась первая из колдографий, ради которых, собственно, все затевалось.
Никаких детей на ней в помине не было. Снимок был сделан в незнакомом месте — кажется, в старой отцовской конторе, еще до переезда. Самого отца на фото не было — должно быть, он и снимал. Я узнал Колина Розье, весело болтающего с кем-то за бокалом вина. Судя по дате на обороте снимка, Розье было тогда около тридцати лет, но у него уже было заметное брюшко, не иначе как от спокойной жизни.
Стоявший рядом широкоплечий мужчина обернулся, будто почувствовал мой взгляд. Оказалось, что это Долохов — тоже совсем молодой, еще без седины в волосах, так что его можно было даже назвать красавцем. Говорят, в те годы он был невероятным бабником, и женщины так и вешались ему на шею…
Бросив на меня короткий взгляд, Долохов равнодушно отвернулся и словно бы невзначай сдвинулся влево, сделав вид, что тянется за бутылкой. Одновременно он прикрыл плечом человека, который стоял с ним рядом. Но тот мгновенно все понял, обернулся, не обращая внимания на предостерегающее движение Тони, и подошел к краю снимка.
На меня смотрел “капитан пиратов” — точь-в-точь такой, каким я запомнил его при первой встрече. Он рассматривал меня, склонив голову набок.
— Здравствуйте, милорд, — прошептал я. — Это Руди, которому вы подарили попугая… Вы помните меня?
Я был не уверен, что он услышит и поймет, ведь с колдографиями никогда не знаешь, насколько они разумны. Но Лорд вдруг искренне, весело улыбнулся и протянул мне руку. На безымянном пальце было то самое кольцо с черным камнем. Я тронул снимок губами. Казалось, даже почувствовал прохладное прикосновение его ладони.
Лорд вернулся к своим собеседникам. Видимо, он что-то сказал им, потому что Розье и Долохов, посмеиваясь, уставились на меня. Мне же будто острой иглой кольнуло в сердце: из троих, глядевших на меня со снимка, один уже давно был в могиле, другой в каменном мешке в Азкабане. А третий — просто пропал.
— Где вы? — спросил я, обращаясь к Лорду на колдографии. — Дайте мне подсказку, пошлите знак…
Но он не ответил.
Переждав немного, я принялся разбирать снимки дальше. Колдографий Лорда здесь было на удивление много, даже странно… В последующие годы он уже не разрешал себя снимать, и правильно делал — никогда ведь не угадаешь, к кому может случайно попасть колдография. Тот же запрет действовал в отношении всей организации, в отличие от Ордена Феникса — те-то обожали запечатлевать себя среди соратников по борьбе. Сколько таких снимков мы нашли, обыскивая дома фениксовцев, — не перечесть. Что ж, за это их можно только поблагодарить, они сильно облегчили нам работу…
Отобрав из груды все колдографии Лорда, я стал по привычке сортировать их по датам, записанным на обороте. Последний снимок был сделан в декабре 1963 года, а с тех пор ничего, как отрезало.
Что же такое тогда произошло? Я напряг память. Да, конечно — осенью 1963 года Лорд не прошел в Визенгамот, чего, впрочем, следовало ожидать. Он был уже слишком известен, и в Министерстве его боялись. Неудивительно, что результаты голосования были подтасованы («украденные выборы», как их называли в газетах).
Я тогда как раз пошел в Хогвартс и мало интересовался делами взрослых, так что слышал об этих событиях лишь краем уха. Но когда вернулся домой на первые каникулы, обнаружил, что Лорд уехал из Торнхолла. Он не появился даже на Рождество. Правда, прислал нам с Басти подарки, но все равно я воспринял его отсутствие очень болезненно. Я ведь знал Лорда со своих четырех лет и привык считать частью нашей семьи, а тут он словно напрочь забыл меня, даже не отвечал на письма из Хогвартса. Сейчас, будучи взрослым, я отлично понимал, насколько ему было не до меня. Но тогда, в одиннадцать лет, это казалось мне предательством, и я долго не мог этого простить…
Я взял из стопки ту самую последнюю колдографию, сделанную, видимо, незадолго до того, как Лорд от нас уехал. Место, где снимали, узнал сразу — дорога от нашего дома к деревне Хейбридж, там, где спуск в низину. Тропинку здесь перерезает невысокая каменная стена, отделяющая одно поле от другого, и приходится перебираться через нее, чтобы продолжить путь.