Разбитое окно «Восточных сладостей» зияло.
— Кондитерский магазин и склад, — определил Гущин. — Возможно, парень захотел что-то украсть, разбил окно и напоролся на собак, их заперли внутри хозяева — охранять товары. А вот что произошло дальше? Как он страшилищ отпугнул…
Он достал мобильный, чтобы вызвать к павильону патруль ППС из Бронниц, надо было зафиксировать проникновение с целью кражи, но…
Крики, шум, брань… Из «Бухарского стана» к «Восточным сладостям» бежали полуодетые люди, вооруженные палками, битами, шпателями, обрезками металлических труб. А из дальних павильонов рынка, из «Свежего мяса» и «Все для дачи», навстречу им мчались другие — тоже с палками и монтировками — человек по десять с каждой стороны. Они яростно, заполошно орали на незнакомых языках. Макар потом сказал — одни на узбекском, другие на таджикском. На Клавдия, Гущина и Макара они не обратили внимания — возможно потому, что сначала хотели разобраться друг с другом. Видимо, владельцы павильона сладостей обвиняли своих конкурентов в попытке кражи и причинения вреда собакам, а конкуренты не собирались оправдываться. То была застарелая глухая вражда и злоба, и вот она вырвалась наружу, точно пламя тлеющего пожара.
Обе группы сшиблись, и закипело жестокое, кровавое побоище. Клавдий Мамонтов ринулся разнимать дерущихся, он кричал: «Остановитесь! Прекратите! Полиция!» Кричал и Гущин, и Макар, но их никто не слушал. Клавдий разнял двух — узбека и таджика, отшвырнув их друг от друга, но у него было только две руки, и он сам схлопотал сильный удар монтировкой. Полковник Гущин звонил в Бронницы, вызывая уже не ППС, а ОМОН. Люди дрались с таким остервенением, словно намеревались уничтожить друг друга, — кричали от боли, брызгали кровью, падали на землю. Но и на земле противники били их ногами без пощады.
Полиция, воя сиренами, примчалась через четверть часа, и дерущиеся… словно муравьи, они быстро ретировались назад в свои тайные норы, бежали с места драки. Клавдий Мамонтов сумел задержать лишь двоих, схватив их за шиворот. Макар хлопотал возле поверженных, раненых — они валялись на земле со сломанными ногами, перебитыми дубинками руками, разбитыми головами. Одному выбили глаз, и он орал от боли так, что становилось страшно…
Дикость… ненависть… тьма…
Розовая майская заря занималась над рынком. Словно мокрой тряпкой повозили по небесам, размазывая и по ним свежую кровь…
Глава 8
Шрамы
К Макару утром они так и не попали. Вместо сна и отдыха у озера полковник Гущин отправился в Бронницкий УВД, куда за ним последовал Клавдий Мамонтов, как сотрудник местной полиции, и Макар, конечно же, тоже не отстал. В Бронницах разбирались с массовой дракой мигрантов на рынке. Полиция обыскала все павильоны, однако, кроме раненых, увезенных «Скорыми», задержали не так уж много драчунов. Утром ни один из павильонов так и не открылся, а торговцы — и узбекские и таджикские — словно испарились. Из «Восточных сладостей», как выяснилось, ничего не пропало, лишь окно оказалось разбито. А вот собаки — алабаи…
Макар настаивал и просил Гущина, чтобы собак отвезли к ветеринару на осмотр — что с ними приключилось? Гущин соглашался, но все упиралось в хозяина — узбекского торговца. При опросе полицией он заявил, что собаки его собственность и он сам во всем разберется, а на ветклинику у него денег нет. Макар предлагал оплатить ветеринара, но полковник Гущин сказал, что они не могут вмешиваться в решение владельца собак, потому что даже на статью «жестокое обращение с животными» происшедшее не тянуло.
Так это и осталось тайной, к великому сожалению Макара и Клавдия Мамонтова, который тоже хотел разобраться, потому что случай с собаками его не просто озадачил, но…
Он не делился с Макаром пока своими мыслями, однако перед его глазами всплывала картина — парень, подросток, вытянувший руку повелительным жестом, — абсолютно бесстрашно, непоколебимо встречающий нападающих псов, жаждущих его загрызть. И собаки — внезапно остановленные, устрашенные словно какой-то неведомой силой. Все это на вершине холма, на фоне серого рассветного неба. Что-то зловещее и первобытное, из давних, очень давних, забытых нами, но страшных времен.