— Ты это осуждаешь?
Малкин испытующе-строго посмотрел в глаза другу.
— Да, — сказал твердо, — осуждаю.
— Значит, решения о массовых арестах принимаешь помимо воли?
— Эти решения принимаю не я. Команда поступает из Центра. Я — исполнитель. Я утверждаю списки, которые составляете вы, мои дорогие помощнички, и которые согласовываются с УНКВД. Вот так. За что брать, что поставить человеку в вину — приходится думать, изобретать. Хорошо, если есть хоть какая-нибудь зацепка.
— Донос, например.
— Донос. А что? Сегодня это основной источник информации. Главный движитель. Желательно, конечно, мотивы доноса выяснить до его реализации. Какую цель он преследует? Люди-то наши советские, они ж ко всему приспосабливаются, к любой ситуации. Научились решать свои проблемы нашими руками. Ты заметил? Донес на мужа любовницы — устранил соперника; донес на соседа по коммуналке — решил свой жилищный вопрос; донес на престарелого родителя — избавился от лишнего рта. Помог убрать начальника — открыл для себя перспективу роста. Народ растлевается, ты верно заметил.
— Так ты это понимаешь, Иван? Тогда почему… извини, но массы тебя воспринимают отрицательно.
Малкин нахмурился. Задышал часто. Сказал угрюмо:
— Знаю, Ваня, знаю. Вешают на меня и коварство, и необузданность, и жестокость. Сожалею, но я действительно обладаю этими качествами в избытке. Такая работа. Удивлен? — Малкин горько усмехнулся. — В любом из нас эта пакость сидит, мы ведь тоже разлагаемся вместе с массами, это ж не секрет. Я на острие борьбы, поэтому моя обнажена до предела. В других она спит до поры до времени.
— Может и не проснуться.
— Может, если ее обладателя ухлопают раньше, чем это произойдет. Но давай обо мне, раз уж заговорили. Итак, что я должен делать в сложившейся ситуации? Как себя вести? Не выполнять приказы? Лезть на рожон? Нате, мол, берите меня, я осуждаю ваши методы? Во имя кого? Во имя того самого разлагающегося люда, который на митингах с пеной у рта требует крови? Во имя послушно-озлобленного стада, именующего себя народом? Извини-подвинься. Когда-то, пацаном, во время февральских, а потом октябрьских событий, да и в восемнадцатом-двадцатом годах тоже, я мог так щедро распорядиться своей жизнью. Сегодня — нет. Сегодня я не пожалею одной, двух, пяти тысяч таких вот запенившихся, с выпученными глазами ради того, чтобы самому уцелеть, потому, что я палач по долгу службы, они — по своей грязной сути.
— Они от страха, Ваня. Ты к ним несправедлив. Разве не мы вогнали в них этот страх?
— Нет, не от страха. От переполнившей их мерзости, от нравственной убогости. Впрочем, пусть этим занимаются психологи. А я буду делать свое дело так, как мне положено делать на данном этапе, и теми методами, разрешенными методами, какие имеются в моем арсенале. Ты разве поступаешь иначе? Вчера до обеда ты чем занимался?
— В транспортном управлении изучал дела на вновь принятых, взял копии приказов о наказаниях.
— Другими словами, готовил списки для будущих арестов. Наказанные за поломку техники нашими с тобой стараниями схлопочут пулю за вредительство. Не выполнившие план, прогулявшие, опоздавшие на работу будут осуждены за саботаж… Веселенькая перспектива? И ты первым приложил к ним руку. Почему? Потому что тебе приказали. Но, допустим, мы воспылаем жалостью к людям, перестанем выполнять приказы и положим свои головы на плаху. Что изменится? Прекратятся репрессии? Не прекратятся. Придут другие, наверняка из той же толпы, и станут палачами, но теперь уже по долгу службы.
— Ты прав лишь в том, что свято место пусто не бывает. Но хватит об этом. Мне рассказывали, что ты устроил погромы в ГК и горсовете.
— Устроил. И не единожды. Не сегодня-завтра пойдут, по четвертому кругу. В назидание будущим поколениям.
— И тебе это позволяют?
— Что делать, если крайком при назначениях допускает ошибки.
— Это поразительно.
— Не удивляйся, все до идиотизма просто. С предшественниками Гутмана управились в основном без меня. Это было в начале моей работы здесь, и я их только поставил на место, когда они попытались установить контроль за агентурной работой. Гутман с окружением и Лапидус со своей бандой пошли за милую душу, как только лишились Шеболдаева — их покровителя. Санкции на их арест дал крайком. Колеух — ошибка нового состава крайкома. Я говорил о нем с Евдокимовым и получил добро. Так что когда на Поляне я предложил тост в честь будущего Первого секретаря Сочинского горкома ВКП(б) Лубочкина — это не был пьяный треп. Вопрос о нем в принципе решен. Да и не был я пьян, как всем показалось. Играл по привычке.