— Абакумов у аппарата.
— Ты что это вылетел из кабинета, как пробка? Обиделся, что ли? — спросил Малкин тоном человека, не испытавшего минуту назад идиотского взрыва. — Ладно, не переживай. Эту каналью, грека этого, переведи из общей камеры в одиночку. Знаю, что заняты, знаю, — упредил он возможное возражение. — Освободи любую и упрячь эту дрянь подальше. Подумай, как допросить, чтобы не раскрыть источник. Используй информацию из донесения, но сгусти краски. Приплети небылицы. Посмотри, как будет реагировать. Если у него этот вопрос в зубах навяз — обязательно выдаст себя. Будет упираться — поставь на конвейер. Организуй наблюдение за родителями, «Виржиния» тут уже не помощник. Ты чего молчишь?
— Слушаю.
— Ты сомневаешься?
— Да.
— Обоснуй.
— Слишком все примитивно. Первому попавшемуся, не знамо кому, вот так сразу ляпнуть о наличии подпольной организации, о ее целях и задачах…
— По-твоему враг обязательно должен быть умным?
— Речь идет об элементарных вещах.
— Профессионалы ошибаются. А что ты хочешь от этой шпаны? Кто такой Заратиди? Плотник. Кем могут быть его единомышленники? Тоже плотниками, садовниками, чернорабочими. Пришла людям в голову бредовая мысль. Ну, не пришла, кто-то подбросил. Вот и мутят воду, вербуют подмогу. А что дальше? До восстания не дорастут, изменят формы и методы борьбы. Сначала по собственной инициативе, а затем по заданию иностранной разведки займутся террором, вредительством… Должны мы эту банду разоблачить и уничтожить в зародыше? Должны. Иначе напакостят так, что и наши с тобой головы полетят. Вот поэтому сил для разоблачений не жалей, перед жертвами не останавливайся. Сможешь без них — хорошо. Не сможешь — никто с тебя не спросит, никто не осудит. Лучше с одним врагом уничтожить сотню-две невинных, чем, жалея их, сохранить одного врага.
— Дорогая плата, — возразил Абакумов. — Не лучше ли уничтожать только врагов?
— Лучше. Вот я и поручаю это дело тебе. Обеспечь со своей агентурой такую же четкость, какую ты продемонстрировал мне десять минут назад, когда удирал из кабинета строевым шагом.
Малкин положил трубку. Абакумов, помедлив, сделал то же самое.
— Чванливая бездарь! — вслух, с ненавистью и отвращением выразил он свое отношение к Малкину и глубоко запрятал обиду. Рапорт о переводе решил пока не подавать: в сложившейся ситуации подобный шаг чреват тяжелыми последствиями.
В Сочи Абакумов объявился в Начале июля 1937 года. Малкин встретил его доброжелательно, но сразу так завалил работой, что времени для отдыха почти не оставалось. Сложность заключалась и в другом: характер работы, которую ему приходилось теперь выполнять, резко отличался от той, которой он был загружен в Особом Отделе Северо-Кавказского Военного Округа. Угнетала и сложившаяся организация труда: если в Особом Отделе существовал определенный ритм, который почти не нарушался, то здесь никто никогда не знал, чем будет заниматься в следующую минуту. Все срочное, все «горит», ни на что не хватает времени. Прошел почти месяц, а он все еще блуждал в потемках, спотыкаясь о простые вещи и набивая шишки. Первые пару недель было совсем плохо. Начальники отделений, видя его беспомощность, стали откровенно посмеиваться над ним, то и дело выставляя напоказ его некомпетентность. Тогда он ринулся в психическую атаку: все, что прежде греб на себя, полагая, что поручения Малкина должен выполнять лично, стал перекладывать на руководителей подразделений, устанавливая жесткие сроки исполнения и требуя своевременных обстоятельных докладов о проделанной работе. Дело вроде бы пошло на лад, насмешники поджали хвосты, и все же он очень сожалел, что не смог убедить начальника УНКВД по Азово-Черноморскому краю Люшкова не посылать его на работу в территориальные органы. Правда, он и сегодня еще не знал, чем могла бы завершиться его строптивость: Люшков был лют и скор на расправу. «Вас посылает партия на почетную работу, — произнес он тогда тоном, который привел Абакумова в трепет, — и вы обязаны этот приказ выполнить. Или вы полагаете, что чистка в партии уже завершилась? Если так, то вы заблуждаетесь. По-настоящему она только начинается!» Взглянув тогда на Люшкова, он содрогнулся от мысли, что позволил себе возразить человеку, с глазами, приводящими в ужас, парализующими волю. Не решаясь дальше испытывать судьбу, Абакумов подчинился приказу и в тот же день выехал в Сочи.
Малкин подобным тоном разговаривал с ним впервые. А вообще на планерках, служебных совещаниях, партийных собраниях он был разнуздан, со всеми груб и бесцеремонен. Распаляя себя по пустякам, безобразно пучил глаза, бледнел до белизны, доводил себя до беспамятства и в таком состоянии обзывал подчиненных тупицами, дармоедами, мразью, шпаной, угрожал расправой тем, кто пытался защитить свою честь, обещая «пропустить через массовку», «превратить в лагерную пыль», «спустить на парашу», изгнать из органов с волчьим билетом.