— Что ж это за организация, если по прибытии в Краснодар вы не знали, на кого опереться? Значит организации не было? Какой вы бред несете! — протестовал Бироста.
— Когда мне показалось, что он созрел для Вербовки, — продолжал Шалавин как ни в чем не бывало, — я рассказал ему о существовании слаженной и глубоко законспирированной антисоветской заговорщической организации, состоящей из работников УНКВД, и предложил Биросте вступить в нее. Такой откровенный разговор для Биросты оказался неожиданным, он смутился и, ничего не сказав в ответ, потупил голову. Тогда я предупредил его, что вербую не как агента, отказ которого можно оформить подпиской о неразглашении, а как участника антисоветской организации, последствия отказа от участия в которой могут иметь тяжелые последствия. Он спросил, как понимать мои слова. Я разъяснил по возможности популярно, что ответственные работники Управления, которых я назвал ему как участников организации, не станут рисковать, а в таких случаях конец бывает один.
— Вы предупредили его о возможной физической расправе? — уточнил следователь.
— Да. Я думаю, что именно так он меня и понял. Поэтому не без колебаний дал формальное согласие на участие во вражеской работе.
— Что вы теперь скажете, Бироста?
— Скажу, что показания Шалавина клеветнические и я их начисто отрицаю.
— Продолжайте, Шалавин! — следователь с интересом наблюдал за дуэлью обреченных. — Продолжайте, продолжайте! Это у Биросты болезнь роста, как только созреет, так и начнет проявлять мудрость.
— Бироста был в курсе всех вражеских установок, которые я получал от Малкина и Сербинова и которые передавал ему как директивы.
— Это общие фразы, — подыграл следователь Шалавину. — Назовите конкретные факты.
— Например, под моим руководством и при моем личном участии Бироста при допросе арестованных по делу Жлобы и Хакурате выводил из их показаний участников нашей организации. По этим делам он был основным следователем и выполнял не только мои указания, но и получаемые непосредственно от Малкина и Сербинова.
— Это вы тоже будете отрицать, Бироста?
— Я действительно был основным следователем по названным делам, которые находились под контролем у руководства Управления, но при чем тут вражеская работа? Все, что говорит Шалавин — это бред сломленного человека. Его показания легко опровергнуть, допросив арестованных участников антисоветской организации правых, руководимой Жлобой, и буржуазно-националистической организации Адыгеи во главе с Хакурате.
— Кого нужно было допросить — мы уже допросили, и не надо нам диктовать, что делать, а чего не делать.
— Я не диктую. Но если вы хотите знать истину — вы обязаны прислушаться к моим просьбам. В конце концов, я тоже имею определенные законом права, которые знаю не хуже вас. И я утверждаю, что не только не проводил никакой вражеской работы, но даже сигнализировал Шалавину как члену бюро парткома о вражеской деятельности Захарченко и его так называемой оперативной группы.
— Это верно, — согласился Шалавин, — разговоры о вражеской работе Захарченко и не только его, но и Шашкина, например, были. Но они не носили осуждающий характер. Наоборот. Мы говорили о них как о соучастниках.
Бироста возмущенно всплеснул руками. Следователь ехидно ухмыльнулся. Шалавин упорно вел свою линию.
— По ряду вопросов вражеской работы Бироста был ориентирован больше меня. Например, по делу антисоветской группы Осипова. Именно ему было поручено «выправлять» линию, и указания по этому делу были получены им через мою голову. Лишь некоторое время спустя Бироста снизошел до того, что ввел меня, начальника отдела, в курс дела. Как видите, у него был прямой выход на руководство Управления, и если бы он действительно желал привлечь его внимание к вражеской работе Захарченко, Шашкина и всяких прочих, ему не обязательно было обращаться ко мне как к члену бюро.
— Обвиняемый Шалавин! Бироста утверждает, что ваши показания о его принадлежности к вражеской организации клевета. Я вынужден спросить, не оговариваете ли вы его?
Бироста усмехнулся: какой примитив! Какой дешевый спектакль!
— Я давал и даю показания, — юлит Шалавин, — о своей вражеской работе, а о Биросте — как участнике организации, и лишь в той мере, в какой наши действия пересекались. Бироста может голословно отрицать мои показания, это его право. Но куда он денется от названных мною фактов? Хочет он того или не хочет, ему все равно придется дать отчет по каждому делу, которое находилось в его производстве, а там невооруженным глазом видна фальсификация. Она настолько грубо сработана этим «мировым» следователем, что только ежовские «тройки», коллегии и совещания могли выносить по ним приговоры, потому что и Ежов, и его банда нуждались в такой липе, как в хлебе насущном.