— Итак, Бироста, вы полностью изобличены показаниями Шалавина и дальнейшая ваша борьба со следствием является бессмысленной. Вы намерены дать чистосердечные показания о своей вражеской работе или будете продолжать совершенно невыгодную вам борьбу?
— Я утверждаю, что ни в какой антисоветской, антипартийной и прочих организациях я не состоял, ничьих вражеских указаний не выполнял и методы работы, которые вы сейчас называете вражескими, тогда вполне соответствовали понятию революционной законности.
— Ну что ж, Бироста, пеняйте на себя.
К нему применили «извращенные методы следствия». В течение недели били изощренно и беспощадно, не задавая вопросов и не требуя ответов.
— Господи! — взмолился он наконец. — Если ты есть — помоги! Если ты слышишь мои ужасающие крики — заступись! Избавь от нечеловеческих пыток, спаси или дай умереть! Господи! Если ты есть — прости меня, грешного, избавь от мук. Я не выдержу! Не выдержу! О-ой! Сердце разрывается от боли! О-о-ой!
Господь ли пошел ему навстречу, или земные боги, только бить его перестали. Пару дней позволили отлежаться, постонать, подумать. Затем принесли бумагу, карандаш и вопросник. Сто пять вопросов, на которые следовало дать сто пять утвердительных ответов, ответов, подтверждающих его виновность.
«Невыносимо больно, мучительно тяжело мне сидеть в советской тюрьме с клеймом «враг народа», которое я, безусловно, не заслужил, — начал Бироста свое послание следствию. — Не преступления мои против советского народа, которых я не совершал, привели меня в тюрьму, а гнусный оговор врагов народа Шалавина и Захарченко, а также беспринципные и тенденциозные выступления клеветников и перестраховщиков, пытающихся за моей спиной спрятать свои грязные дела».
Остановился, перечитал написанное, попытался понять, что хотел сказать, и махнул рукой: ладно, мол, пишу сердцем, уму пока не понять. Потом разберусь. Подумал и продолжил:
«Я не намерен абсолютно ни в чем обманывать следствие, путать следы, сваливать свои ошибки и промахи на других. Каждое мое слово будет легко проверить и я прошу следствие верить в мою искренность и подойти к разбору моего дела со всей объективностью, исходя исключительно из того, что в моем лице вы увидите не врага, а человека, всей душой преданного партии и советской власти, и могущего еще принести немалую пользу социалистической Родине…»
Написал, и вдруг поплыли перед глазами образы:
Галанов — измученный и непреклонный. Сколько стоек выдержал, сколько побоев! Явственно слышится его голос на очной ставке: «…Бироста мне заявил: «С тобой, Галанов, долго миндальничают. У меня ты дашь показания в три дня…»
«…Бироста приказал Кладко дать мне стойку. Я стоял восемь дней. Бироста заходил в кабинет ежедневно, интересовался, даю ли я показания. А однажды сказал: «Повесьте его на этот крюк. Это сволочь!»
«Бироста избивал меня лично, зверея…»
«…Легче было бы пойти на расстрел, чем на допрос к Биросте…»
«… Меня раздели донага, вывели на улицу и продержали на морозе тридцать минут…»
«Не-эт! — содрогнулся Бироста. — Разве в этом сознаешься? Не-эт!»
А Попов и Мельников из краснодарской конторы «Заготзерно»? Никаких зацепок, в деле только акт о порче зерна, дело пошло! И получилась правотроцкистская организация…
А Баракаев и Багов? Ни целевой ориентировки, ни доносов, ни показаний. Началось с мелочей, а получилась адыгейская националистическая организация…
А Жлоба? А шапсугское дело? А… Господи! Сто пять вопросов — сто пять ответов — сто пять приговоров! Каждый вопрос-ответ — самостоятельное преступление. Да. Бироста знал цену своим деяниям. Не сразу вытянул из себя признания. С великими потугами лепил свой палаческий образ. А когда закончил, вгляделся — узнал в нем не только себя. Был он похож на тех, кто работал с ним в одной упряжке, кто учил так работать и кто поощрял за такую работу.
38
«Дело № 0017. Совершенно секретно. Экз. №
Приговор № 19.