— Разжалобил и напугал, — отозвался Симончик. — Допусти их к власти — они опять захотят самостийности. Они ж нас ненавидят.
— Вот-вот. И я о том же. Ненавидят. А за что? За то самое, о чем я сказал. Значит, что нужно делать? Нужно двигать их в органы государственной власти. Давать им в поводыри казаков, проверенных, преданных советской власти и ВКП(б). И казачество пойдет за ними, а значит — за нами. Народ — он ведь как? Он идет слепо за тем, кому доверяет.
— Ты уступишь свое место казаку?
— Если на то будет воля ЦК. Пока речь идет о низшем и среднем звене.
— Как ты себе все это представляешь?
— Я представляю это себе так, как учит ЦК. Если, скажем, на должность первого секретаря райкома есть два кандидата, один из которых честный, проверенный русский… или другой национальности, а другой — казак, тоже проверенный, но по способностям на голову ниже, чем русский, — ставить надо первым секретарем казака, а русского вторым. Вот такая политика. Прошло двадцать дет и пора казака восстановить в его правах.
— И сорванные лампасы вернуть? — засмеялся Малкин.
— Дались тебе эти лампасы…
— Восстанавливать надо, но не всех, — снова возразил Симончик. — Вот на днях звонят из Красноармейской — я Иван Павлычу рассказывал. Звонят из Красноармейской, спрашивают, что делать? Уточняю вопрос. Оказывается, возвращаются в станицу выселенные в тридцать втором и, пока взрослое население на работе, занимают свои дома. И не просто занимают. Они еще ведут контрреволюционную работу: мол, пожили за наш счет и хватит. Кыш, мол, мы приехали.
— С этими мы управимся быстро. Они без документов, наверное, сбежали, будем отлавливать и отправлять на места поселений. В колхозе имени Буденного таких набралось уже тридцать пять человек, — разъяснил ситуацию Малкин.
— Так уже есть случаи драк, — упирался Симончик. — Не сегодня завтра мы можем иметь смертоубийство!
— Уберем. Всех уберем, — заверил Малкин. — С ними работа уже проведена. Все предупреждены. Наберем эшелон, и марш-марш. Так не только в Красноармейской. По всей Кубани и на Дону тоже.
— Симончик, по-моему, слабо разобрался в политике партии. Ломать дрова не позволю. С каждым, вернувшимся из поселения, разбираться персонально. На этом деле сегодня можно запросто сломать шею. И раз Симончик мутит воду, а Малкин ему подпевает — ни одного казака, вернувшегося домой, без моего согласия обратно не отправлять. Симончик свободен. Малкин, останься.
Председатель крайисполкома удалился, чувствуя себя униженным и оскорбленным.
— За что ты его так? — спросил Малкин, когда дверь за Симончиком закрылась.
— Да пошел он на х… Жертва аборта! Ни хрена не смыслит в политике. А ты тоже… Уберем, уберем… Как бы нас с тобой не убрали. Настроение в ЦК меняется быстро.
37
В оставшиеся дни секретари горкома ВКП(б) Шелухин и горкома ВЛКСМ Мерзликин шумливо занимались подготовкой демонстрации и митинга, который намеревались провести на городском стадионе. Из укладов и баз управления внутренней торговли были изъяты все запасы красной материи, из которой комсомольский актив изготовил сотни флагов, флажков, десятки транспарантов и прочей митинговой атрибутики. Школы и комсомольские организации учебных заведений и крупных промышленных предприятий получили жесткие разнарядки, в соответствии с которыми они обязаны были выставить на демонстрацию полностью экипированные колонны со стопроцентным охватом молодежи. В подготовку намеченных мероприятий Шелухин задействовал Дом пионеров, обязав его обеспечить колонны горнистами и барабанщиками. Предприятия, имевшие собственные духовые оркестры, должны были выделить музыкантов в сводный духовой оркестр, место которому было определено в сквере у здания крайкома партии, а также сопровождать свои колонны во время шествия к городскому стадиону. Все было многократно просчитано, проверено и, кажется, неплохо подготовлено, о чем Шелухин с радостью сообщил Кравцову.
— Скажешь «гоп», когда перескочишь, — охладил пыл ретивого исполнителя секретарь крайкома. — Что-то сорвется — пощады не жди.