— Пойдем купаться? — предложила Тоня.
Но это не сестра, а Света решила сводить Диму на пруд.
— Надень что-нибудь, чтобы комары не искусали, — сказала Тоня.
Но это тоже подсказала ей Света.
Утреннее солнце светило горячо, искристо и чисто, но тени еще хранили ночную прохладу. Идти предстояло несколько километров по лесу. Шли тропой по просеке, заросшей кустами и высокой травой. Становилось жарко. Иногда с шумом набегал ветер, прижимая густые, как кусты, ветви деревьев. Всякий раз, однако, вокруг надолго стихало и нагревалось. Теснили запахи цветущего разнотравья. Пахло не укропом, не тмином, не земляникой, но так же резко, душно и сильно. Небо над ними оставалось высокое и тихое. Тихо было и на тропе, хотя лес по сторонам шумел непрерывно и слитно. Света сняла кофту. В стареньком без рукавов выцветшем платье она стала непривычно домашней. Сняли верхнюю одежду сестры и тоже оказались в коротких стареньких платьях без рукавов. Головка, шейка, тоненькие белые руки Оли были прелестны.
— Ты что не снимаешь, жарко же? — сказала Тоня.
Он снял. Борис без рубашки выглядел предпочтительнее.
Лес, теперь больше хвойный, чем смешанный, вдруг стал редеть и терять зелень. Тропа привела их к дороге, сложенной из поперечных, кое-где расщепленных, кое-где проломившихся, но по большей части еще целых тонких бревен. По ним и пошли. Зелень скоро совсем кончилась. Солнце теперь ослепляло, и среди обгорелых серо-пепельных стволов стало жарко, как у топки. Оказалось, что пруд, куда они шли, образовался на месте взрыва склада боеприпасов. От стволов и сейчас, через много лет после взрыва, несло легкой гарью.
Открывшийся перед ними пустырь казался перепаханным и захламленным. Пруд был метров тридцать в поперечнике, с развороченными оранжево-бурыми берегами. Кроме расщепленных, обломанных стволов и обнаженных корней и корчевника, ничего вокруг не осталось. Не очень-то хотелось купаться здесь.
Однако разделись. В купальнике Света оказалась неожиданно крупной, с развитым телом, грудью и бедрами, и это смутило Диму. Получалось, что он, во многом еще мальчишка, ухаживал за женщиной. Получалось, что все, что бывает между мужчиной и женщиной, уже начиналось между ними. Он вдруг почувствовал, что не мог бы обнять эту девушку-женщину, вообще не готов к тому, что как бы навсегда соединяет мужчину и женщину.
— Оль, тебе надо больше есть, — сказала Тоня.
— Не надо, — возразила Оля. — Что я буду с вашими сиськами делать?!
— Олька, бессовестная! — закричала, вся порыжев, Тоня.
Смутилась и Света, совсем немного смутилась и взглянула на Диму. Он отвел взгляд, но видел, как она тут же вступила в пруд, за нею, поднимая подбородок и опускаясь на воду грудью, скользнула Тоня, а Оля, резко присев и погрузившись в воду по плечи, крикнула:
— Дим, плывите к нам!
Потом они обсыхали на берегу. Снова полезли в пруд и снова обсыхали. Стали одеваться. Увидев Свету, уменьшившуюся и похорошевшую в платье, он почувствовал облегчение.
На следующий день Дима с удивлением обнаружил, что стал нравиться Свете больше. Оба понимали, что это ради нее он поддерживал компанию, что это больше к нему, чем к подруге, приходила она. Ему нравилось, когда она, подобрав ноги к груди и как бы невзначай поглядывая на него, сидела с сестрами на лестнице сарая, и подол бордового платья длинно спадал с ее сдвинутых колен. Ему нравилось, что она (Дима узнал это от Тони) любила отца и недолюбливала мать, что дома все держалось больше на ней, чем на матери, изменявшей мужу. Ему нравилось, что и в школе она была активна и принципиальна, выдавала лентяев, списывавших у товарищей домашние задания, ругала их на комсомольских собраниях. Ему нравилось, что она собиралась поступать в техникум. Только так, представлялось ему, и следовало жить: хорошо учиться, куда-то обязательно поступить, закончить и ни от кого не зависеть. Наверное, и он потому нравился ей, что не походил на тех, кого она ругала в школе, и являлся в ее глазах всячески примерным сверстником.
— Дим, ты не влюбись, — говорила Оля.