Он предложил:
— Давайте играть в войну!
Они молчали и не мигая смотрели на него.
Он увидел под деревом палку, поднял ее, изобразил стрельбу из автомата:
— Тах-тах-тах-тра-та-тах!
Они смотрели на него без всякого выражения.
— Палки будут вместо автоматов и сабель, — стал объяснять он, отдал свою палку одному, а себе поднял другую. — Одни будут нападать, а другие обороняться.
Они стояли и по-прежнему не мигая смотрели на него. Он находил и совал им в руки палки. Руки были как неживые.
«Не умеют? — догадался он. — Никогда не играли в войну?»
— Теперь надо разделиться, — сказал он.
Никто не сдвинулся с места. Кто-то палку выронил.
«Не понимают! — стало ясно Диме. — Никогда не играли».
Это озадачило его.
Но вот кто-то, раскрыв ладонь, показал ему маленькие хрупкие яички. Он никогда не видел таких, но сообразил сразу.
— Где? — спросил он.
Гнезда были под козырьками окон.
— Пойдем, — позвал он.
За сухими теплыми перышками рука наткнулась на что-то кожистое, запотевшее и слабое, и стало противно. Потом всякий раз, когда рука лезла под козырек, было противно.
Стали сбивать гнезда с деревьев. Они хлопьями падали на землю. Одно гнездо лежало высоко в развилке, и нужно было залезть на тополь, чтобы скинуть его. Никто не полез.
«Никогда не лазили? — догадался он. — Не могут?»
В нем росло недоумение. Он почти все делал один, а ребята смотрели. Он полез, увидел широко, на все гнездо раздвинутые клюв и крылья, полуголое влажное тело, с отвращением сбросил гнездо. Почти взрослая галка упала камнем, длинными скачками шарахалась от ребят, а они кидали палки и не попадали в нее. Дима почти слетел с дерева, перелез через жердевую изгородь, за которую заскочила и, ударяя по траве крыльями, заковыляла галка, и только тогда заметил, что за ним никто не полез.
«Не полезли! — подумал он. — Через изгородь никогда не лазили? Да что они в самом деле!»
Недовольный, что все делать нужно было самому, что птица уходила, он побежал за нею, нагнал и занес над ней палку. Галка откинулась на крылья, ее блестящие глаза с ненавистью, погибающе и, показалось ему, сознательно смотрели на него и на палку. Этого он уже не мог вынести и, отбросив палку, пошел прочь.
Больше никаких игр он не пытался заводить.
— Приходи завтра ко мне, — говорил Никита. — Что делать-то будешь?
Приглашал Никита не в первый раз. Диме идти не хотелось. Зачем? Смотреть, как работал Никита? Но оставаться в деревне тоже становилось не лучше. Он ловил на себе странные взгляды старух, малышей и редких взрослых. Так смотрят на то, что непонятно, что видят впервые. Может быть, он и был здесь первый такой. И он решил пойти. Вдруг почувствовал, что ему нечем было занять себя и он как бы перестал быть. За деревней его встретил блеск открытых солнцу пространств и тишина, тени за комками пашни и трава по краям поля. Вдоль глухой стены леса лошадь тянула каток по ссохшимся бороздам. Никита увидел его и закричал.
Дима, спотыкаясь о комья, пошел напрямик. Он видел, как обрадовался ему Никита, и удивился этой радости. Так еще никогда не радовались ему. Он забрался под плоскую деревянную крышу катка. Мухи садились на круп обмахивавшейся хвостом лошади и вились вокруг ее косматой головы. Дима не заметил, как стал рассказывать об Урале и Кубани.
— Ого-хо! — восклицал Никита. — Вправду?
— На аэродроме воровали порох авиационный, такой продолговатый. Или разворачивали бикфордов шнур, а порох из него в гильзы. У донышка гильзы протирали отверстие и порох к нему дорожкой насыпали. Делали игрушечные танки, пушки, в ряд выстроим, подожгем порох, как начнет бабахать, громко, один раз всех напугали!
— Ого-хо! — восхищался Никита, показывая все свои неровные зубы. — Вправду?
— Один раз я пригоршню пороха бросил в печку, так мне огнем в лицо, порошинки впились, — рассказывал Дима. — А тол взрывают знаешь как?
Он помнил, как долго они ждали взрыва, и свое разочарование, что так ничего и не вышло.
— Пень вырвало с корнем, — впервые солгал Дима.
— Ого-хо! — гоготнул Никита. — Здорово!
Все больше удивлялся Дима тому, как интересны были Никите его рассказы. Он чуть было не рассказал о деньгах, что подарил ему отец в день рождения, но удержался, говорить об этом Никите было нельзя.
— Пойдем завтра со мной в школу? — приглашал Никита.
— А что там делать?
— Получать аттестат.
— Какой аттестат?
— За семь классов.
Что-то вдруг изменилось, стало на новые места. Когда Никита успел? Вот как, оказывалось, все было на самом деле. В Диме было сейчас и уважение к Никите, и ощущение какого-то неравенства между ними, и сознание того, как много должно было пройти времени прежде, чем он тоже закончит эти семь классов, как вообще долго было ждать настоящей взрослой жизни.