Село находилось километрах в четырех. Еще издали Дима увидел острый купол церкви и кресты. Перед селом церковь закрывал перелесок. Никита шел босиком. Блестящие черные хромовые сапоги он нес на плече и только в перелеске надел на голые вытертые о траву ноги.
Школа оказалась одноэтажной и деревянной. Трава у низеньких ворот ограды и у крыльца, с которого начинался длинный коридор, была протерта. Ребята выглядели много старше Димы, и ему было неловко, а небольшой среди них Никита, весело показывая зубы, что-то быстро говорил и каждому протягивал руку. В школе, где учился Дима, всегда было много шума и движений, а эти оказались медлительны, обстоятельны в своих белых и темных рубахах, в черных и серых пиджаках и брюках, в сапогах. Дима видел, как один побежал за другим и догнал, потому что тот не увертывался. Когда оба вернулись, все еще возбужденный догнавший довольно похлопывал товарища по плечу…
Как радовался Никита аттестату! Гогоча на всю реку, в сшитых дома узких длинных трусах он сразу полез в воду, а Дима долго не раздевался, стесняясь высокого оранжево-красного берега и села за ним… Он завидовал Никите. Без усилий вскакивал Никита на оживавшую под ним лошадь, торопил ее, заставлял звучно бить копытами по зеленому бугру улицы. А у Димы, когда он тоже напросился сесть на лошадь, захватило дух. На такой шаткой высоте он сразу потерял себя, своенравная кобыла, невпопад подкидывая его, шла не туда и не так, как ему хотелось, и в любую минуту могла сбросить его. Он и слетел с нее, когда спускались к речке по крутому склону луга, перелетев через ее голову, упал под мелькнувшие над ним ее большие ноги, а Никита потом ловил ее на своей лошади. В деревню Дима возвращался, подпрыгивая за спиной Никиты. Несколько дней больно лопалось схваченное твердой кровяной коркой растертое место.
Никита всегда был занят, косил траву на сенокосилке и вручную, боронил, возил. Мотя и Анюта ухаживали за скотиной, помогали матери в поле. Диме было стыдно ничего не делать. Он ел их хлеб, пил их молоко. Не потому ли так косо смотрела на него тетя Настя? Он не мог понять, как она относилась к нему. Неужели отец не оставил ей денег или мало оставил?
На работы поднимались рано. В длинной рубахе, сквозь которую проступали низенькое тело и вислые груди, тетя Настя сразу находила юбку, блузку, пиджак, обводила маленькую голову большим платком, подтыкала его у шеи. Диме нравилось, как она, укрывшись со всех сторон, уходила в глухие сумерки, когда казалось, что моросил дождик, а это выпадала роса.
Он тоже втянулся в работу. Сначала он открывал ворота корове, носил воду из колодца, делал все, что можно было подать, поднять, принести, что не требовало сноровки. Как мог помогал он сгребать сено в зароды. Каждый предмет, каждое движение имели свои названия. Он не знал их. Его непонятливость и неловкость вызывали скрытые улыбки мужиков и баб, а глухонемую Маню приводили в восторг. Ладная, ловкая, резиново-упругая, она тыкала пальцем в свой красный мясистый рот, в короткий язык, которому было тесно во рту, двигала руками, пальцами и губами, громко мычала и крякала. Он не мог ничего сообразить, она прижимала руки к животу и, корчась в потугах смеха, не могла ни держать вил, ни граблей, ни чего-то делать еще. Он еще больше недоумевал, она еще больше сгибалась, падала в сено на круглые крепкие колени, вся содрогалась там…
Дни запоминались привычным ощущением избы, из которой только что вышел, деревни, из которой шел в поле… Солнце поднялось уже высоко, слышна была перекличка невидимых птиц, в голубом удалении перемещалось небо, за деревней в поле люди на передках телег с навозом и лошади казались маленькими. Он тоже возил навоз. Он не понимал лошадь, а лошадь не понимала его, и они никак не могли выехать из коровника. Навоз накладывали бабы, ось задних колес зацепилась за стойку, а сзади кто-то въезжал еще. Он думал, что его будут ругать, но уже знакомый ему дядя Федор вывел лошадь под уздцы, и дальше они поехали сами.
Сначала Диме было неловко оттого, что он ничего не умел, но потом у него стало получаться, он смотрел на мир уже легко и, возвращаясь с работы, был доволен собой.
Ветер ворошил запахи деревни. Запах навозной трухи, коровьих лепешек, парного молока и животного тепла дрожал во дворах. Тек яд невычищенного курятника. Высыхающей щепой пахли новенькие лапти, что давала ему бабушка. От земли веяло теплом. Тепло шевелилось как тополиный пух. На гумне бабы трепали лен, пыль оклеивала нос. Мужики вили веревку. Сизая веревка пахла сосредоточенным запахом пакли.