Влажный ветер колыхал всюду развешанный красный материал. Солнце грело прибранные улицы города, но воздух оставался холодным. Люди собирались и смотрели друг на друга как гости. Все ждали и хотели, казалось Диме, чего-то одного, одинаково переглядывались, одинаково наклонялись к детям, будто во всех них находился и все делал какой-то один общий человек.
Парад и демонстрация прошли быстро. Люди шли мимо трибуны и покрикивали. Приветствовали великий советский народ. Великого Сталина. Рабочий класс. Советскую Армию. Трудящихся всего мира. Призывали идти под знаменем Ленина — Сталина вперед к коммунизму. А всему мешали поджигатели войны, бряцавшие оружием.
— Пап, а почему у нас нет атомной бомбы? — спросил Дима.
— Будет, будет, — отвечал отец.
— А скоро?
Он снова надоел отцу с вопросами.
Неужели мы не можем сделать то, что уже могут и делают они? Как же так, ведь м ы с а м ы е — с а м ы е? Что-то странное совершалось в мире. Трудно было примириться с мыслью, что у нас чего-то могло не быть и враги, воспользовавшись этим, могли напасть. Но почему так спокойны и уверенны наши? Неужели не замечают опасности? Нет, замечают, иначе не предупреждали бы поджигателей войны. Это и было самое странное, что замечали и оставались спокойны. Чего-то Дима в который уже раз не понимал.
Нет, не помнил сейчас он прежних обид и недоумений. Но что же все-таки беспокоило его? Чем он недоволен? Разве его не кормили, не одевали, не учили в школе? Или его сверстники находились в лучшем положении? Разве он жил не в самой лучшей стране, не гордился ее героями, ее учеными, Сталиным? Разве он не хотел, чтобы его страна была самой сильной, самой богатой, самой красивой?
Все было так.
И все было не так. Достаточно взглянуть на пеструю от теней солнечную улицу, зеленые деревья и уходящее в голубую бесконечность небо, чтобы стало ясно, что жить можно интереснее, чем он жил. Достаточно почувствовать, что ему уже нравился город, в котором он жил, что он уже как-то гордился парком (таких больших парков, говорил отец, нигде не было), дальнобойным орудием на цементной площадке с поворотным кругом у самых сопок (это орудие, говорил отец, превосходило известную Царь-пушку) и даже оставленными японцами сооружениями странной архитектуры, чтобы догадаться, что жизнь могла стать еще интереснее. То, что говорилось по радио, показывалось в кино, случайно услышанные разговоры взрослых — все говорило Диме о большой организованной советской жизни. Помимо огромных пространств, городов, сел и деревень, железнодорожных станций, речных и морских портов существовало иное жизненное пространство, измерявшееся не метрами и километрами, не глубиной рек, озер и морей, не высотой гор и массивами лесов. Это иное пространство измерялось тем, что чувствовали, думали и делали взрослые. Там во главе со Сталиным находились главные люди страны. Там были Вознесенский, Шеренга и другие большие люди. Там собирались строить новые каналы и города, запруживать реки и создавать искусственные моря, прокладывать новые дороги и лесозащитные полосы. Там делали свое дело на что-то надеявшийся отец и довольная работой мама.
Далекой представлялась Диме эта великолепная жизнь.
Глава двадцать пятая
Отец не успел договорить, а Дима уже сказал:
— Хочу!
— Отсылаешь ребенка не знаешь куда! О себе только думаешь! Тебе лишь бы отделаться! Всю жизнь так! — возмутилась мама.
Отец не мог стерпеть:
— Это ты настраиваешь детей против меня! — Но чувствовал он себя виноватым и дальше говорил тише: — Что он все время у твоей юбки сидеть будет? Он сам хочет.
— Ты на самом деле хочешь в суворовское училище? — спросила мама, когда они остались одни. — Ты хорошо подумай, Димочка!
— Хочу.
— Ты подумай, Димочка. Я не хочу стоять на твоем пути, но ты подумай. Тебе всего двенадцать лет, как бы ты, когда станешь взрослым, не пожалел.
— Я на самом деле хочу, мама.
Он уезжал через месяц.
— Вот сына отдаю в суворовское училище, — со значением в голосе говорил отец знакомым и незнакомым, что собрались на обширном травяном поле у самолета; готов был, казалось Диме, сообщать об этом каждому, кто невольно задерживал на нем взгляд.
Мама поцеловала Диму мягкими губами и заплакала. Глаза, веки, под глазами все покраснело у нее.
— Не один едет-то, — сказал отец.
Он нетвердо посмотрел на Диму и поцеловал три раза.
Дима поднялся по трапу. Мама взмахнула платком и прижала его к носу. Отец улыбался нескладно, обнажив зубы. Из окошка самолета Дима видел их среди провожающих. Мама искала его глазами.