Глава шестая
Новость сообщил Высотин и смотрел то на одного, то на другого, всякий раз как бы заново переживая ее с каждым, на кого смотрел. В самом деле, кто бы мог подумать, что за какие-нибудь три-четыре года из деревенского парня, каким был их командир взвода, мог выйти настоящий офицер! Только в восемнадцать лет Голубев впервые увидел паровоз. Тридцать километров от деревни до станции он прошел босиком, а черные хромовые сапоги всю дорогу нес на плече. Но он — это же надо так! — не успокоился на достигнутом и вот уже второй год учится на самом, может быть, трудном физико-математическом факультете университета.
На самоподготовке Высотин вновь заговорил с Голубевым. Все подтвердилось. Но еще важнее представлялось теперь воспитанникам то, что происходило за три года между ними и их командиром.
Однажды тот был захвачен врасплох, покраснел и тут же побледнел: взвод увидел его жену с ребенком. В расстегнутой у груди белой кофточке с вышивкой, совсем по-домашнему вышла она на низенькое крыльцо дома на территории училища, и воспитанники увидели молочно-голубые глаза, белую, как свернувшееся молоко, кожу ее лица, шеи, груди кормящей матери, ее чуть раздавшиеся ноги. Заметив мужа, женщина тотчас стала выражать недовольство условиями, в которых оказалась единственно по его вине, протягивала ему ребенка в раскрывшихся пеленках. Положение спас наблюдавший за занятиями Крепчалов. Он подошел к женщине и, что-то обещая, успокаивал ее. Голубеву было неприятно, что воспитанники узнали о его неустроенной жизни и могли думать о нем без прежней уважительности.
Он вообще всего стеснялся — никогда не ходил с воспитанниками в баню, будто те, увидев его длинное, худое, неспортивное тело, могли проникнуть в какую-то оберегаемую им тайну, стеснялся, что был взрослым, то есть как бы достигшим совершенства окончательным человеком, стеснялся даже того, что был командиром и, заставляя воспитанников подчиняться, должен был что-то переступать в себе.
В свой первый день в училище Голубев был поражен доверием, с каким воспитанники встретили его. По их глазам он видел: он представлял перед ними их будущее, которого достиг прежде их и которое — иначе зачем оно? — не могло не быть интересным.
Конечно, он ожидал от взвода большей дисциплинированности, но воспитанники, догадываясь о его затруднениях, вольно или невольно пользовались ими.
— Что ты с ними возишься? — говорил Чуткий, и Голубев с красным лицом и ушами шел во взвод и повышал голос.
— Что это, в конце концов, такое? — говорил твердым голосом Крепчалов, и Голубев возвращался во взвод с явным намерением никому не давать спуску.
— Ты их поставь по стойке «смирно». Стой и не шевелись! — советовал Пупок, и Голубев, бросив «Не учи!», в который раз шел к воспитанникам и в самом деле поднимал их и держал по стойке «смирно».
Успокоенный молчанием и безответностью взвода, он отходил быстро. Иногда он чувствовал, что тоже был виноват, и тогда успокаивался еще быстрее.
Теперь все это было позади. Никто из воспитанников, оказалось, уже давно не считал, что их командир в чем-то уступал другим офицерам. Краснея, бледнея, впадая в крайности, он все-таки добился своего, он и к ним нашел подход!
— Ура!!!
Кричали воспитанники второго взвода. Кричали в честь своего командира. Кто-то, готовясь подбрасывать, уже держал его за короткую крепкую ногу, кто-то пытался обхватить его повыше и пониже негнущейся поясницы. Пупок не давался.
— Что, что, что? — повторял он, темнея бронзовым лицом.
Теперь воспитанники один за другим говорили:
— Поздравляем вас с сыном, товарищ старший лейтенант!
— Хорош, хорош, хорош, — отвечал Пупок.
Воспитанники были возбуждены. Оказалось, что у их командира мог быть сын. Оказалось, что их командир мог взять на себя такую ответственность!
Как Пупок среди офицеров, так второй взвод был самый низкорослый в роте. Иногда все там расстраивалось и ходило ходуном, и воспитанники едва замечали своего командира. Однажды, гоняясь друг за другом, двое налетели на него. От неожиданности тот чуть не упал, но этими же двумя был удержан.
— Что, что, что? — говорил он.
Наверное, минуту он стоял между ними, а они, уворачиваясь друг от друга, хватались за него. Отпустили. Кружили в стороне.
— Стой! — кричал он и ходил за увлекшимися воспитанниками. — Стой и не шевелись!
Пупок любил командовать. Сильным, ему самому нравящимся командным голосом он объявлял после мертвого часа: