Через какое-то время обнаруживаю — нет Долина. Исчез так же внезапно, как и она. Только что шастал по дому, подавал голос — и разом испарился. Я кинулся искать. Обошел комнаты, веранду, во дворе проверил, забрался на чердак. Как сквозь землю.
Правда, отсутствовал он минут двадцать. Федор и не заметил, что его не было. Но я-то обыскался! Не мог он — не таракан — шмыгнуть в какую-нибудь щель.
Старик объявился на кухне, позвал ужинать. Физиономия кислая, словно натощак лимон проглотил. На нас не глядит, бычится. Мы стали было протестовать: как же без Ольги? Он оборвал:
— Не всем же помирать с голоду.
Мы с Федором невольно переглянулись: что он этим хочет сказать?
— Она там? — спросил я.
Старик встрепенулся:
— Где там?
— Куда вы ходили.
— Разве я куда ходил?
Соврал в глаза. Но я не стал докапываться. Федор просигналил взглядом: отстань, мол, от него, не цепляйся.
После унылого ужина, когда Долин, убрав со стола, ушел к себе, я накинулся на брата: говори, если что знаешь. Он не знал. Догадывался. Судя по всему, Ольга умышленно спряталась от нас. Затаилась где-то в доме или поблизости, а может, на другом конце города, и будет сидеть, пока мы ее не обнаружим. Но просто так искать, рыская по всем мыслимым и немыслимым местам, бесполезно, не найдешь. Надо увидеть. В этом гвоздь программы — чтобы мы увидели, где она.
Предположения брата показались мне не совсем убедительными.
— А если не увидим?
—Увидим. Никуда нам не деться. Иначе не вызволим.
— Почему «вызволим»? Она что, под арестом, взаперти?
— Вроде того. Ты же слышал, что сказал папаша: «Не всем же помирать с голоду». Наверняка она без пищи, без воды.
— Голод не тетка. Приспичит — выползет.
Я все еще не хотел верить в серьезность Ольгиного плана. Федор был другого мнения.
— Если выползет, то все — конец всей затее, разбежимся по своим квартирам. Она же понимает это и будет держаться до конца...
Ольга знала, на что она шла.
Ночью я не сомкнул глаз. Утром мне не полез кусок в горло. Весь день вздрагивал при каждом шорохе. Через сутки от меня можно было зажигать спички.
Дальше — больше. Федор стал раздражать. Долина возненавидел. Едва они в дверь, я скрывался в своей комнате. Но и в одиночестве было не легче. Сам себе опротивел. Готов был головой о стену биться. Заговариваться стал.
И знаешь, сколько это длилось? Трое суток! И все это время — каждый час, каждую минуту — не переставал думать: она ж без пищи, без воды. Все мозги прожгло. Настал момент, когда почувствовал — невмоготу больше. Спекся. И вот тогда я и увидел.
Было это так. Где-то около вечера горбился я на своей кровати, скулил от тоски. Каково, терзаюсь, ей там? Одна, в глухом подвале. Исхудала, извелась, вон какие круги под глазами. Сидит, бедняжка, в драной качалке. Колени к подбородку подвела, сжалась комочком и ждет, ждет...
Рисую себе эту картинку и, представь, даже не удивляюсь откуда мне известно — и про подвал, и про качалку, и что сидит в ней Ольга, поджав колени. Оказывается, я знаю, и где подвал. Да в доме же!
Лечу через гостиную в кабинет. Тот, что весь в приборах больше на лабораторию смахивает. Там перед дверью коврик, я его еще раньше приметил, он показался мне чужаком среди проводов и ящиков. Откидываю коврик ногой — под ним крышка с ручкой, утопленной в гнезде. Тут уж я не стал раздумывать открыл, полез.
Не просто подвал — бункер. С освещением, вентиляцией. Обустроено на совесть, капитально. Двери со звукоизоляцией. Одна дверь, вторая. Толкаюсь в ту, куда ноги сами ведут, и первое, что вижу, — Ольга в кресле-качалке. Я только глянул — от жалости у меня дыхалку закупорило: что с ней сталось. Почернела, осунулась. Глаза — одни зрачки, как у ночного зверька. Смотрит потерявшимся и счастливо найденным ребенком. Слез еще нет, но губы подрагивают.
— Милый! — рванулась навстречу. — Наконец-то!
Меня от ее голоса совсем проняло. Обнял, тискаю. Прости, говорю, если можешь. Какие же мы — это я о себе и о Федоре — какие же мы скоты, заставили так долго ждать, столько страдать! Она ведь хотела, очень хотела, чтобы хоть кто-нибудь почувствовал, как ей здесь страшно и одиноко. Кричала, звала, а мы, глухие толстошкурые твари, мучили ее, мучили...
— Да нет же, совсем не мучили, — она не слушает, перебивает. — Я верила в вас, надеялась. Вы гениальные мальчики! Пробились ко мне, увидели. Получилось!