— Кориш, дитятко, что ты плачешь? — спросила старуха. — Куда мать ушла?
— Мама спит. И Ануш тоже спит, — рыдал мальчик. — Я есть хочу!..
Бабушка Водырова быстро вошла в избу.
— Господи помилуй! — в ужасе перекрестилась она, коснувшись лежащей на лавке женщины. — Скончалась жена Йогора, и Ануш тоже... Вот жизнь проклятая... Остался мальчонка сиротой... — И по её морщинистым щекам потекли слёзы.
Тихо вышла бабушка Водырова из избы и взяла Кориша за руку:
— Пойдём к нам, миленький, я покормлю тебя...
— Мама... Мамочка... — рыдал мальчик.
— Спит твоя мамочка... и сестричка тоже спит... Не шуми, дитятко, — сказала бабушка, не глядя на Кориша, чтобы не разрыдаться самой.
— Вот ведь горе-то какое, — тихо сказала бабушка Водырова своему сыну Сапану и снохе: — жена-то Йогора и девочка её померли сегодня ночью с голоду... Надо Кориша покормить чем-нибудь, а то он тоже чуть дышит.
— Ох, окаянный! Чёрт ненасытный! Чтоб ему самому сдохнуть! — зло проговорил чинивший в углу упряжь Сапан.
— Кого ты так честишь, сынок?
— «Кого, кого»!.. Известно кого — Петра. Ну и змей-горыныч! У самого в амбаре сто пудов хлеба, а невестке и зёрнышка не дал. Ну и люди!
— Хорошие люди помирают, а такой живёт, и ничего ему не делается, — сказала маленькая бледная жена Сапана.
— Дядя Пётр сам овёс да лебеду жрёт, — сказала бабушка Водырова, — а хлеб продаёт. Вон зимой купил два сруба за пять пудов ржи, амбар за два пуда картошки. Пользуется людской бедой, грабит... И куда ему столько добра?
— Он за копейку готов удушиться. Разве такой кого пожалеет?..
— Ничего, скоро мы приберём к рукам этих буржуев, — сказал Сапан.
— Что ж, надо схоронить покойников, — вздохнула бабушка Водырова. — Поди, сынок, покличь соседей. Да зайди к Петру, узнай, не возьмёт ли он Кориша...
Сход порешил отдать Кориша на воспитание дяде Петру. «Не чужой ведь он тебе, родной племянник, — сказали ему соседи. — Опять же хозяйство у тебя крепкое, не объест тебя мальчишка».
Так Кориш попал к дяде Петру.
...Кориш проспал в своём шалаше за амбаром до вечера. Он спал и видел сон. Мальчику часто снилась еда. То он видел наваленную на стол груду дымящихся блинов. Он хотел протянуть руку за блином, но рука не двигалась... Или он откусил хлеб, а в это время появлялась тётка Оляна и смотрела на него злыми бесцветными глазами. И опять Кориш не мог есть...
Кориш проснулся от тихого зова.
— Кориш! — звал его кто-то у самого шалаша.
Кориш узнал голос Начий, зашуршал сеном и вылез наружу.
— Проголодался, бедняга? Вот, поешь, — ласково сказала Начий и протянула Коришу кусок хлеба и головку лука.
Мальчик с благодарностью посмотрел на женщину, взял хлеб и лук и принялся быстро есть.
— Пойдём, Кориш, домой, — сказала Начий, когда Кориш поел. — Тётка Оляна сходила в баню и перестала злиться... Теперь сидит и пьёт чай с мёдом.
«КОСТЬ, КОТОРАЯ НЕ ЛЕЗЕТ В КОТЁЛ»
Кориша разбудил солнечный луч, проникший в хлев через дырявую крышу. Мальчик открыл глаза и тотчас же зажмурился от нестерпимо яркого света. Он поднялся, огляделся и, взяв рваный азям, служивший ему подстилкой и одеялом, перешёл в угол, куда солнце ещё не проникало.
Кориш хотел ещё немного поспать, но сон пропал.
— Ну, уселись? Чего ждёте? — донесся со двора голос дяди Петра. — Трогай...
Тыр-рге! — заскрипела телега. Кыпте-гопто! Кыпте-гопто! — тронулась и пошла лошадь.
«Ведь сегодня воскресенье, — вдруг вспомнил Кориш. — Дядя Пётр поехал на базар».
Кориш глубоко вздохнул: ему тоже хотелось на базар.
Сон ушёл совсем. Кориш сбросил азям, потянулся, прогоняя лень, и, словно кошка шурша соломой, выбрался из хлева.
Остановившись у дверей, Кориш прислушался. В доме кто-то ходил, из открытого окна доносился запах горячих масляных блинов. Кориш сглотнул голодную слюну.
«Кто остался дома?» — подумал Кориш и нерешительно, с опаской приоткрыл дверь.
В избе была одна Начий, и мальчик переступил порог.
— Выспался, Кориш? — спросила Начий. — Теперь иди умойся, вчера-то ты без бани остался. И рубашка у тебя грязная и рваная. Возьми бельишко, что в сенях висит, и переоденься.
Кориш умылся холодной водой, переменил одежду и вошёл в избу.
— Вот и хорошо, — сказала Начий, ставя на стол горку горячих блинов. — Теперь ешь блины. Садись скорее, а то ещё, не дай бог, придёт тётка Оляна...
Кориш принялся за блины. Он ел и улыбался. Он радовался блинам, а ещё больше человеческой ласке.
— Начий, а Йывана взяли на базар? — спросил Кориш.
— Взяли... Тебе тоже на базар хочется?
— Ой, как хочется!
Начий с жалостью и сочувствием взглянула на Кориша и вздохнула:
— Ешь, Кориш, ешь досыта. А потом иди поиграй.
— Я к ребятам пойду играть. Васлий будет комиссаром, а мы — красноармейцы. На той неделе играли в войну на огороде у бабушка Водыровой — ни одного лопуха не оставили, всё побили.
— Опять этот урод своё брюхо набивает! — заорала неожиданно вошедшая в избу тётка Оляна. — Что ты кормишь этого дармоеда? — напустилась она на Начий. — Сын он тебе, что ли?
— Не морить же голодом сироту! — сердито отозвалась Начий. — Вон сколько блинов осталось. Скирду из них, что ли, складывать собираешься?
— Цыц, невестка! Ты кому так отвечаешь? Ишь, хозяйка какая... Смотрю я на тебя — совсем баба испортилась. Знаю, чьим умом живёшь: всё жена Сапана мутит. Женские собрания собираете, речи всякие говорите, какой-то «спектак» смотрите... Куда только твой муж глядит?
— Народ ходит, а мне нельзя, да?
Видя, что ссора заваривается не на шутку, Кориш хотел было убежать, но его остановил окрик обозлённой тётки:
— Стой, чёртов сын, куда удираешь?!
— Пусть мальчишка пойдёт поиграет, ведь сегодня воскресенье.
— Поиграет, говоришь?.. Как бы не так! Пусть дома сидит, я пойду на коноплю гляну, давно не была там. Ты, невестка, сходи в Корембак, к Покле Кузьминой. Она ещё весной заняла три рубля и не отдаёт до сих пор. А Кориш пусть остаётся: дом сторожит да за цыплятами смотрит. Коршуны что-то повадились летать.
Тётка Оляна взяла палку и пошла к двери. На пороге она обернулась и погрозила Коришу палкой:
— Смотри! Если что, я тебе покажу!..
Тётка Оляна ушла.
— У-у, ведьма! — с сердцем сказала Начий ей вслед.
Потом оделась и тоже ушла.
Кориш остался один. «Когда я буду большим, а тётка Оляна совсем одряхлеет, ни за что не стану ей помогать... — думает Кориш. — А Начий справлю новые лапти и каждое воскресенье буду приносить калаян».
Кориш сел перед раскрытым окном и стал смотреть на улицу.
Тихий ветер колышет веточки на рябине. В густой листве свистят и щебечут птицы. С ветки на ветку порхают недавно вылетевшие из скворечника скворчата. Над домом стрелой носятся ласточки, хватая на лету мух и бабочек. «Быть бы мне ласточкой!» — подумал Кориш, следя за их быстрым полётом, и как-то сами собой вспомнились слова песни: «Быстрая ласточка — старший братец мой...», и Кориш потихоньку запел:
Серый селезень — родный батюшка,
Нету батюшки у меня.
Его крылышки — родна матушка,
Нету матушки у меня.
Быстра ласточка — старший братец мой,
Только братца нет у меня.
Крылья ласточки — то невестушка.
А невестка есть,
Есть одна у меня.
Кориш поднял глаза вверх и взглянул на небо. По ясному небу плыли облака. Иногда какое-нибудь облако набегало на солнце, и тогда оно вспыхивало огнём. Облака были самого разного вида и цвета: одни словно серые каменные горы, другие как пушистые белые овцы, а вон облако — до чего похоже на человеческое лицо! Вон нос, глаза, большой рот, а на затылке — собранные в завиток волосы... Ну, прямо — тётка Оляна. Другое облако бежит куда-то разинув рот — это дядя Пётр...