Я счастливый человек: я прожил вместе со своим сыном девять прекрасных лет, хотя приходилось все это время соблюдать многочисленные предосторожности и карантинные нормы. Он любил играть в бейсбол. Перед своим последним Рождеством написал в письме Санта-Клаусу: «Пожалуйста, подари мне лекарство, чтобы мама и папа больше не расстраивались». Спонтанная амплификация произошла спустя два месяца и шесть дней после его девятого дня рождения. Мертвое тело при посмертной проверке весило шестьдесят два фунта и шесть унций. Лиза покончила жизнь самоубийством. А я? Я сменил профессию.
Но выбрал такую, где можно по-прежнему говорить людям правду.
Девятнадцать
Я проснулась в белой комнате, на белой кровати и в белой пижаме. Белый запах хлорки щекотал нос. Села на постели и тут же, ахнув, инстинктивно зажмурилась: на потолке ярко горели лампы. Только потом до меня дошло: я же лежала на спине с открытыми глазами, смотрела прямо на них, но совершенно не чувствовала боли. Пониженная чувствительность — один из ранних признаков амплификации Келлис-Амберли. Люди из ЦКПЗ поэтому на нас напали? Я в какой-нибудь мерзкой лаборатории? Про них ходило столько разных слухов, может, кое-что из этого и правда?
Осторожно потрогала лицо. Пальцы нащупали тонкую полоску, которая закрывала глаза и крепилась на переносице и висках; невероятно легкий пластик, почти не ощутимый. Знакомая штука — их уже лет пятнадцать используют в больницах: защитный поляризованный блокиратор ультрафиолетовых лучей, специально для страдающих ретинальным КА. Они баснословно дорогие (одна такая добавит к счету за госпитализацию долларов пятьсот, и это с учетом страховки) и очень хрупкие. Зато просто потрясающе фильтруют свет — ничего лучше ученые пока не придумали. Я немного успокоилась: значит, не амплификация. Меня всего-навсего похитил ЦКПЗ.
Слабое утешение, но все же.
Кроме меня в комнате никого не было. Белая кровать, белое постельное белье, белая тумбочка со специальными резиновыми накладками на уголках (такую не удастся использовать в качестве оружия) и огромное темное зеркало во всю стену. Я прищурилась — за стеклом просматривался пустынный коридор. За мной никто не наблюдал. Еще одно очко в пользу моего «не-зомби» состояния. Зараженного обязательно караулили бы охранники, хотя в принципе логичнее было бы сразу пристрелить.
Я смогла заглянуть за «зеркало» только благодаря ретинальному КА. Для обычных людей подобное стекло непроницаемо, и невидимые врачи могут спокойно наблюдать за ситуацией. В прошлом остались тяжелые мониторы и громоздкое оборудование, теперь в палатах вы найдете только гладкие поверхности, ячеистые сети для сенсоров и невидимые беспроводные датчики. И пациентам удобнее, и докторам не надо лишний раз входить в комнату, где больной каждую минуту может подвергнуться амплификации. Профессия медика и так считается не самой безопасной, и многие выбирают что-нибудь понадежней, например, журналистику.
Хотя в данный момент вряд ли бы назвала свою работу безопасной. Я закрыла глаза. И сразу же увидела перед собой Баффи с потемневшими из-за вируса радужками, Баффи, которая перестала быть собой. Наверное, теперь я буду всегда ее видеть. Всю жизнь.
Келлис-Амберли — наша реальность. Мы живем и умираем, а после смерти пробуждаемся и бродим, набрасываясь на бывших друзей и любимых. Исключений нет. Родителям пришлось застрелить родного сына — казалось бы, это должно было наложить отпечаток на всю семью. На самом деле мы с Шоном тогда были еще слишком маленькими и ничего толком не понимали. Для нас вирус стал просто фоном, частью повседневной действительности. Не будь его, мы просто по-другому проводили бы время, не тыкали бы ни в кого палкой. Баффи и Чак — первые близкие люди, которых у меня забрал Келлис-Амберли. Инфекция затронула судьбу моих родных, она убивала наших знакомых, например, охранников в Оклахоме или Ребекку Райман (хотя ее мы знали только по фотографиям). Но меня это никогда не касалось напрямую. Раньше, до Мемфиса.
Я открыла глаза. Страдай не страдай, а мертвых уже не вернешь. Надо разбираться с тем, что происходит здесь и сейчас. Нас по непонятным причинам усыпили и доставили сюда сотрудники мемфисского ЦКПЗ. Забрали одежду, оружие и записывающие устройства. Даже сережки-мобильники. Даже очки. Хотя вместо них у меня был теперь удобный блокиратор, я все равно чувствовала себя практически голой.
Мать говорила: женщина никогда не бывает по-настоящему голой, ведь у нее всегда имеется при себе плохое настроение и сердитый взгляд. Золотые слова. Я встала с кровати, подошла к двери и потянула за ручку.
Не заперто.
Не факт, что это хорошо.
В коридоре тоже никого и ничего — белые стены, белые полы и яркие лампы. Через каждые десять футов по обеим сторонам — такие же фальшивые зеркала, как и у меня в палате. Изолятор. Час от часу не легче. Я поправила на носу блокиратор (нужды в этом особой не было, но привычный жест меня чуть успокоил) и двинулась вперед.
В третьей комнате слева обнаружился Рик — лежал поверх покрывала в точно такой же белоснежной пижаме, как у меня. Мальчики или девочки — ЦКПЗ без разницы. Я постучала по «зеркалу», а потом открыла дверь и вошла.
— А обслуживание номеров у них тут имеется? Жизнь бы отдала сейчас за банку колы. Только потом хорошо бы воскреснуть.
— Джорджия! — Рик вскочил, в его голосе мешались радость и облегчение. — Слава богу! Когда я здесь проснулся, один, то испугался…
— Чего? Что кроме тебя не осталось никого живого? Извини, приятель, такое счастье тебе не светит.
Я прислонилась к дверному косяку и пригляделась к Казинсу. Никаких видимых травм или ранений. Хорошо. А то вдруг придется спешно выбираться отсюда.
— Когда я зла на кого-то, то становлюсь бессмертной.
— Ух ты.
— В смысле?
— Значит, ты никогда не умрешь. — Он замолк, а потом показал на свои глаза. — Джорджия, ты не…
— Точно. — Я легонько дотронулась до блокиратора. — Специальный пластик. Не пропускает ультрафиолет. Последние разработки в этой области. Даже лучше, чем мои очки, только все стало чересчур ярким.
— Ага. Так у тебя карие глаза.
— Да.
— Не знал. — Рик пожал плечами.
— Век живи — век учись. Так ты тут меня ждал? Шона видел? — спросила я нарочито веселым голосом.
— Нет, я же говорил, очнулся в полном одиночестве. Вообще никого не видел с того самого момента, как нас заклофелинил ЦКПЗ. Ты знаешь, какого черта тут вообще происходит?
— Думаю, они клофелину предпочитают рогипнол. В данную минуту меня гораздо больше интересует, где мой брат.
— То есть, — задумчиво протянул Рик, — поиски брата тебя интересуют больше, чем поиски правды?
— Шон — единственное, что для меня важнее правды.
— Но его здесь нет.
— И именно поэтому мы отправляемся его искать. Пошли.
Надо отдать Рику должное — спорить он даже не пытался.
— Двери не заперты, а значит, нас не считают зараженными.
— Или мы оказались в эпицентре вспышки вируса, и они просто запечатали все здание.
— Какой потрясающий воображение оптимизм.
— Как всегда. — Я криво улыбнулась.
— С каждым днем все лучше понимаю твоего брата.
— Сделаю вид, что этого не слышала.
Абсолютно пустой коридор, ряды одинаковых дверей в обоих направлениях. Я нахмурилась.
— Рик, ты представляешь себе стандартную планировку таких вот учреждений?
— Да.
В ответ на мою вопросительно поднятую бровь Казинс лишь пожал плечами.
— Мы с Лизой часто бывали в подобных местах.
— Понятно.
Повисла неловкая пауза.
— И куда идти?
— Налево. Все изоляторы ЦКПЗ обычно строятся по одинаковой схеме.
Логично. Зомби не способны анализировать и запоминать информацию, а в случае чего выжившие сотрудники точно будут знать, куда бежать. К тому же нельзя забывать про стадный рефлекс: люди, которые подверглись заражению, но еще находятся в сознании, бросятся к выходу и угодят прямиком в воздушный шлюз. А там, если результат анализа положительный, их пристрелят.