Еще раз обратившись к снам хозяина, ковер-самолет потрясенно затрясся, едва его не разбудив: его хозяин — Воин! Причем не тупоголовый топорщик, хитрый лучник, пронырливый мечник или тяжелый рыцарь, нет! Именно Воин, прошедший не одну битву, умеющий не только командовать, но и подчиняться, когда это необходимо!
"Щедра Судьба на подарки!" — Решил ковер-самолет, старательно подворачивая борта и изучая небо по курсу. — "Стоило пропылиться 2300 лет в сундуке старого хрыча и два года в кармане молодого недоумка, так и не сумевшего открыть потайной замок…"
Любая вещь, любой артефакт, созданные с любовью или ненавистью, рано или поздно обретают свою душу. Чаще всего — поздно, превращаясь в сухую пыль, разлетающуюся тихим писком боли, неслышимым человеческому уху.
Этот писк слышат кошки, оттого их уши-локаторы постоянно находятся в движении, предупреждая своего владельца о том, стоит ли ему дрыхнуть дальше или пора брать лапы в зубы и рвать когти, технично предупредив псевдоразумное животное под названием "человек", о надвигающейся угрозе.
Ковер-самолет, созданный в те прекрасные времена когда о Синдбаде еще и слыхом не слыхивали, царь Соломон не создал свое замечательное кольцо, а Средиземье встречало робких эльфов, припершихся лакать наши сливки на своих птицеподобных кораблях.
Создавший его "Властитель Молочного Цвета", кипенно-белый ящер Фарут, долго ругался на всех языках, включая новомодный эльфийский — создавал он, нечто пригодное для переноса 500 гатамов живого веса до ближайшей планетной системы, в которую удрала от него возлюбленная, получив заслуженную взбучку и ничего не видя вокруг от слез радости, что шкура осталась цела, а драгоценный супруг просто отпустил ее, вместо того, чтобы снять с нее, ее замечательную, синюю шкуру и прибить ее пустой череп, к соседнему гнезду дружественных термитов, на прокорм.
Бежала Назелла так быстро, что прихватила с собой сущую безделицу — маленький шарик абердола, что лежал на его журнальном столике в момент начала ссоры.
"Абердол", загадочное вещество, выдаваемое Советом Цветов (не тех, которые пахнут, а тех, которые украшают радугу) один раз в сто оборотов планеты вокруг светила, самому хитрому и дотошному, в целях научных изысканий и раскрытия тайн Вселенной, появлялось из-за края галактического рукава, привлекало к себе внимание и совершенно не жаждало давать ответов на задаваемые вопросы.
Зато очень хорошо принимало в себя потоки всевозможных энергий и прочих "энергетик-шменергетик", выпуливая своего владельца за сотни и даже миллионы световых лет, всегда точнехонько подбирая планету под нужды летящего сквозь пустоту, неудачника. Ну, или счастливчика, если смотреть на все это дело с другого отростка.
Отчего-то, Фарут был очень уверен, что его… Бывшая супруга, очень даже отлично сейчас развлекается с молоденьким самцом, блаженно распуская рудиментарные крылышки, а может быть, даже и порхая на них, вопреки всем законам природы, гласящим, что: "Бизели не птица, самка — не креннат, а весь мир плохой липенок!"
Повертев в своих шершавых лапах полученное творение, ящер пожал шипастыми плечами, почесал хвостом кончик носа и задумчиво облизал брови своим длинным, раздвоенным, языком.
— Пихачч! — Подозвал он своего ученика, купленного пару десятилетий назад, длинноухого, тупого как пробка, вечно пихающего свои отростки черт знает куда и, так до конца и не освоившего чудесный язык волшебного Цвета.
А вот двух самочек, купленных ему по дешевке, успел обрюхатить по восьмому разу, заставив ящера придумать ему хоть что-то, от чего дети не заводятся так быстро.
От усекновения, как самого простого, быстрого и результативного варианта, эльф отказался, повалившись на колени и запричитав, едва до его прямой извилины дошло, что ему предложили.
Только кляп дал ушам ящера блаженные минуты тишины.
— Премудрый Фарут звал своего ученика? — Пихачч одергивал свои короткие штаны и мучительно соображал, успел ли он застегнуть ширинку. Нет, проблема была не в том, заметит проблемное место или нет, учитель. Проблема была в том, что эльф был уже довольно стар, вечные удары по голове когтистой лапой, действовали на него совершенно не благотворно, а слух и зрение просились на покой.