Мотор завелся с пол оборота. Александр за этим следил, понимая, что от этого многое зависит. Аккуратно свернув на Софийскую, доехал до Салова, постоял немного в пробке, в Питере без этого никак, дальше до Волковского проспекта, по размерам не отличавшегося от заштатного переулка. Проехав вдоль кладбища, каких-то контор, складов, уже минут через пятнадцать въезжал в гаражный кооператив, где снимал блок.
Кивнул соседу напротив, возившемуся у своей коробки. Дядя Коля слыл местным «самоделкиным». Вот и сейчас он приспосабливал к чему-то газовый баллон.
— И не боится же, подумал Александр, — а вдруг рванет.
Открыл замок и распахнул ворота. Загнав машину внутрь, зажег свет, позволивший разглядеть нехитрую обстановку. Несколько полок, верстак с тисками, наборы ключей, в углу — комплект зимней резины, пара пустых канистр, какой-то хлам, в общем, все как у людей.
Послышался металлический стук. Дядя Коля что то забивал.
— Вот же неугомонный — подумал Александр, и тут прогремел взрыв.
— Доигрался «самоделки», газ рванул — пронеслось в голове. Яркая вспышка, и все, пустота, как отрезало.
Сознание возвращалось медленно. Не открывая глаз, внутренне напрягся, ожидая появления боли, но… ее не было. Не то, что бы совсем. Немного болит голова, но терпеть можно. Зудят ссадины на лице, некоторые неудобности, вызванные неудобным положением тела, повязкой на голове, каким то специфическим запахом то ли хлорки, то ли еще чего то похожего. Легкое головокружение, чуть подташнивает. И все!
Вспоминаю, был взрыв, я оказался почти в эпицентре. Я жив, значит, меня спасли. Это хорошо. В гараже могли найти винтовку. А это уже плохо.
Приоткрываю глаза. Правый открывается с трудом, заплыл. Вижу выбеленный потолок, высокий и с лепной розеткой по центру. Странно, но нет люстры или другого прибора освещения. Осторожно осматриваюсь. Я лежу в кровати, прикрытый байковым солдатским одеялом. Скашиваю взгляд: на одеяло изнутри выпущен край свежей простыни, как в казарме.
— Все-таки «казенный дом». Лазарет. Или госпиталь или тюрьма — обожгла мысль. — Если нашли оружие, значить точно тюремный лазарет. Да, влип.
Но в принципе я был к этому готов. Так сказать, издержки профессии, давно к этому шел.
Я детдомовский. Сколько я себя помню, меня окружали люди с похожей на мою судьбой. Детство без ласки, без любви. Это накладывало свой отпечаток на мой характер и надо сказать честно, иногда создавало проблемы для окружающих. Нет, я не стал озлобленным монстром, но и паинькой меня мог назвать разве что какой извращенец. Настоящих друзей в детдоме у меня не было. Возможно, я просто одиночка по характеру, мне были не интересны их игры, разговоры. Но мне хватило ума понять, что если не подавлю в себе эту злость на весь мир, то кончу плохо. Так же достаточно рано я обнаружил, что судьба благодарна, если не плыть с ней по течению, а править ее, задавая нужное направление. Каждый сам кузнец своего счастья.
После восьмого класса поступил в автомобильный техникум. Я был хорошо развит физически, хотя плотно спортом не занимался. Так, турник, гантели, допотопные тренажёры, которые мог позволить детдом. Подкачался я здорово, не стыдно раздеться на пляже. Рукопашка — азы проходил в потасовках со сверстниками, без этого в детдоме никак, уличные стычки. Физрук в школе, бывший боксер в полусреднем весе, считал, что уметь боксировать должен каждый мужчина. Он хорошо поставил мне удары, научил правильно двигаться. Я оказался перспективным для бокса. Предрекал неплохую спортивную карьеру, но меня это не вдохновляло. Но на уровне КМС[2] дрался уверенно.
В техникуме подался повальному увлечению карате. К концу обучения профессии я поменял оранжевый пояс[3] на зеленый. А это уже не просто дрыгать конечностями и кричать, это уже серьезная ступень.
После окончания техникума меня тут же забрали в армию. Военком сразу сказал, что по мне десант плачет. Он ошибся не на много — я стал морпехом. Обывателю кажется, что служба в морской пехоте — сплошная романтика. Как же — тельняшка, черный берет, разбивание кирпичей и т. д. Но срочник — он и в морской пехоте — срочник. Да, подготовлен лучше пехотинца. Но и там и здесь — мясо. Настоящая же крутость — она начинается позже, за полтора — два года это не придет. К концу службы мне стали закидывать удочки насчет того, чтобы остаться на сверхсрочной. Как же, сирота, отличник боевой и политической, — в самый раз. На армейских харчах я заматерел, мясо наросло, да и натренировали меня здорово, к дембелю был достаточно крепок и хорошо подготовлен.