Они поседлали своих лошадей и сопровождали Императора по своему…
Сани с Николаем II повернули из ворот школы на Ново-Петергофский, двигались к Египетскому мосту, — а юнкера-счастливцы все продолжали следовать вместе с Царем в его санях и на их полозьях, а казаки носились вокруг, делали джигитовку, кувыркались и показывали свое природное удальство…
И только у Египетского моста Государь поднял руку и показал ею путь к училищу…
— Домой, домой! Довольно господа!.. До свиданья!..
Кучер задержал пару…
Освобожденные от многочисленных пассажиров, сани двигались уже быстрее — въехали на Египетский, поворачивали вдоль набережной Фонтанки.
Император еще раз обернулся, сделал приветный знак рукой в белой перчатке…
Царь…
Царь Великой, Необъятной страны, Вождь неисчислимой, победоносной, славной на весь мир армии…
Так думалось, так чувствовалось, так горело тогда в сердцах…
После этого — три дня было пустым наше училище.
Царь приказал всех освободить в трехдневный отпуск, простить все наказания и перевести всех штрафованных в высший разряд…
XII
Из-за дальних лесов, из-за синих гор
Заря алая занимается!..
В далекой долине дымящихся давностью
дней…
Опять пришел май, наш второй май в училище — опять мы вышли в Дудергоф.
Но как разнилось наше настроение от прошлогоднего, как наполнялась с каждым днем чем-то неизведанно-новым наша молодая душа!..
Корнетская звезда — настоящая корнетская звезда — уже загоралась на горизонте.
Прошел май со съемками — начались эскадронные учения с теми же стремительными Карангозовскими заездами, пылью и сжиманием колен — но дух наш с каждым днем разгорался сильнее и сильнее, с каждым днем все сильнее и сильнее наполнялась сладкою тревогой ожидания грядущего счастья молодая душа…
Близился, шел навстречу, необычайный, единый во всей жизни день — день производства в офицеры…
И уже сначала июня начались новые, такие необычные, такие сладкие заботы.
Заказывалось обмундирование, сапоги, фуражки, офицерская амуниция…
Заказывались офицерские эполеты.
Работали портные Каплан, Каплун, Норденштрем…
Работали сапожники — Сопрунов, Шмелев, Мещеринов, набирал заказы король шпор Савельев, работали фуражечники и мастера головных уборов Челпанов, Скосырев, Семенов и знаменитый в своем роде Пляцкий.
Шились мундиры, доломаны, колеты, ментики, венгерки, чакчиры и рейтузы; делались драгунки, гусарские бобровые шапки, уланки, конно-гренадерские головные уборы с красными лопастями и сияющие каски кирасирской дивизии с серебряными орлами.
Примерялись перевязи с лядунками, портупеи всех видов, с замиранием сердца подвешивались ташки с царственными инициалами.
Деловито работали над седлами знаменитые на всю кавалерийскую и спортивную Россию седельные специалисты — Вальтер и Кох.
А из родных концов Империи, из имений, усадеб и уютных провинциальных домиков, где также жили особою приподнятою жизнью, ожидания папаши, мамаши, бабушки и тетушки — приходили объемистые посылки с новыми рубашками, целыми ассортиментами полотенец, простынь, скатертей и другого «приданого», заботливо заготовленного для выходящего на жизненный путь молодого любимца…
Приближался и приближался торжественный, единственный, неповторяемый день.
В конце июня уже производилась разборка вакансий — и сообразно листу, присланному из Главного Штаба в лагерь, каждый уже знал, в какой полк ему суждено выйти.
На сцену появлялись географические карты, путеводители железных дорог — измерялись расстояния, повторялись названия тех или других городов и местечек, в которых стояли полки.
То и дело слышалось:
— Грубешев… Сувалки… Межибужье… Белая Церковь… Калиш… Орел и Елец…
Юнкера, выходившие прямо в гвардию, были обязаны ранее взятия своей вакансии — испросить согласия на этот шаг общества офицеров того полка, в какой стремились.
По тем или другим причинам это общество могло и отклонить просьбу юнкера о желании вступить в полковые ряды, хотя случаи такие бывали весьма редко.
И вот, после разборки вакансий, с началом июля, начиналось время самого горячего ожидания — когда считались дни и часы.
День великого Царского смотра, которым оканчивался лагерный сбор — становился известным.
Уже дежурили полки в наших бараках…
Это «дежурство» — заключалось в следующем:
На одной из деревянных колон, подпиравших широкий потолок — ежедневно вывешивалась бумажка, на которой писалось:
«Сегодня, 1-го июля такого-то года дежурным назначается 38-й драгунский Владимирский полк»…
Это означало, что до дня предполагаемого нашего производства оставалось тридцать восемь дней…
И все медленнее и медленнее начинало двигаться время…
«Сегодня — 15-й драгунский Александрийский» — «10-й Новотроицко-Екатеринославский» — «5-й — лейб Курляндский», «3-й драгунский Сумской»…
Начинался август — заметнее сокращался день второй половины Северного лета.
— 1-й драгунский Московский… Завтра…
XIII
Разумеется — в это утро мы встаем раньше трубы и почти не прикасаемся к утреннему чаю…
Опять мундиры первого срока, первосрочная амуниция, в последний раз солдатская винтовка за спиною…
Как всегда выстраивается эскадрон перед переднею линейкой.
На местах все офицеры, обычно строг и спокоен на своем красивом арабе Карангозов.
В ранний час Военное Поле Красного Села уже чует близкую осень.
Но когда эскадрон приходит на место сбора конницы — солнце поднимается выше и опять ласкает нас хорошим летним днем.
Начинается движение смотра — но в этот день мозг очень плохо впитывает в себя впечатления и всё, вплоть до конца церемониального марша, принимаемого Царем — проходит в тумане.
Куда-то несемся полевым галопом, стремительно заезжаем флангами, купаемся в густой пыли, поворачиваем много раз повзводно кругом, спешиваемся, садимся, пропускаем несущуюся перед нами на позицию конную артиллерию, пересекаем на рысях путь движущейся цепью пехоте.
Сколько времени продолжается этот сложный смотр — никто не знает. Скоро полдень!..
…И показал мне Ангел чистую реку воды жизни, светлую, как кристалл, идущую от престола Бога и Агнца…
И вот откуда-то из-за пыли от далекого Царского валика, через все движения, топот коней, бряцание подков и шашек — несется звук — звук долгожданный, грозно милый, который больше чует, чем слышит напряженное ухо…
Да — это он, Генеральный Отбой Царя — вещающий и конец смотра и наше начало!..
Сейчас…
Сейчас производство!..
Эскадрон стой!.. Равняйсь!.. Рассчитаться для спешивания!..
Улегается пыль… Отжевывают мундштуки запаренные кони… Полковник Карангозов выезжает на некоторую дистанцию перед эскадроном и улыбаясь — о, как хорошо улыбается этот милый командир — тихо, совсем тихо, произносит:
— Господа юнкера старшего класса… — да, хорошо помнится, что он именно так и говорит, — господа юнкера старшего класса!.. Слезайте, отдайте лошадей младшему курсу и постройтесь!..
— Господи, благослови!
Кое-кто, слезая, крестится…
На утоптанной траве военного поля выстраиваемся мы в пешем строю — покрытые пылью, с винтовками за плечами, такими, какими застала нас минута.