– Понял, – негромко ответил Гельд и сам удивился, что его голос прозвучал почти спокойно, обычно. – Я не понял самого главного: можно ли тебе верить? Ведь ты ведьма?
– А как же? – Девчонка сдавленно хихикнула, правый уголок ее рта дернулся кверху.
Гельда пронизала холодная жуть. Ему рассказывали про эту половинчатую усмешку. Это она, та самая, которой женщины фьяллей пугают непослушных детей. «Спи, а не то придет квиттингская ведьма и заберет тебя...» Его наполнило неуместное, пугающее чувство причастности к каким-то глубинным тайнам времен и земель. С этого серого нечеловеческого лица на него смотрела сама квиттингская война, весь ее страх, горе и кровь. В этих огромных сумеречных зрачках отражался каждый погибший, эти глаза мертво смотрели в небо, на подлетающего ворона, который выклюет их. Голодная и потому жадная, напуганная и потому беспощадная, война смотрела на него, бесчеловечная по сути, но творимая человеческими руками. Квиттингская ведьма еще так молода, но о ней говорили так много, что ее темная слава равняется со славой тех, кому миновали века... И это существо, то ли женщина, то ли тролль, то ли призрак, стояло в трех шагах от него. То ли сгусток какой-то темной силы, то ли пропасть.
– Мне не слишком нравится, что Гутхорм Длинный гадит в моих владениях, – продолжала ведьма. – Прогоните его, раз уж вы пришли. Должна же от вас быть хоть какая-то польза? – Она хихикнула опять, но Гельд не сказал бы, что ей очень весело. Ее хихиканье было вроде ряби на воде – движение без малейшего чувства. – А я в ответ пообещаю вам, что выпущу всех на побережье. Это много, можешь верить. Гутхорма я не выпускаю, и он не выходит. Хи-хи... Иди, расскажи доблестному Асвальду ярлу. Он сам, если меня увидит, так обрадуется, что... хи-хи... может подавиться. А ты – чужой. Ты совсем не наш. В тебе нет нашей войны, ты свободен, а он связан... Как я, как все...
Ведьма вдруг схватилась за голову, ее серое лицо мучительно исказилось, точно ее скрутил приступ внутренней боли. Она забормотала что-то, ее тяжелое дыхание вырывалось из груди со стоном.
– Проклятый... – едва разобрал Гельд.
От ведьмы исходило ощущение мучительной боли и быстро наполняло его самого. Собравшись с силами, он оторвался от ствола и попятился. Свечение ножа, который он по-прежнему держал перед собой, стало меркнуть. Гельд глянул назад, отыскивая дорогу, потом опять посмотрел на ведьму... на то место, где она только что стояла, согнувшись, как старуха. Там было совершенно темно. Непонятная боль не исчезла, но медленно отступала, как будто ее внешняя причина с трудом уползает прочь, с мучительным усилием продираясь сквозь колючие неподатливые ветки.
Этой ночью фьяллям не удалось как следует выспаться. С самой полуночи земля стала ощутимо подрагивать. Стоящие ощущали это подошвами, а лежащие – всем телом, и тревожные подземные толчки не давали сомкнуть глаз. Где-то на северо-западе раздавался отдаленный грохот. В непроглядной темноте ночи легко было вообразить, что великан бродит там по горам и занимается какими-то своими, великанскими делами.
Асвальд беспокойно расхаживал между кострами и вспоминал Битву Конунгов. Ту проклятую битву, которой они думали все кончить и которая все только начала! Тогда тот великан, по имени Свальнир, что значит Стылый, сдвинул руками две горы, закрыв вход в долину Медного Леса. Тогда земля вот так же дрожала, но гораздо ближе. Нечто подобное затевалось и сейчас, и мучительное беспокойство не давало Асвальду присесть. Так и мерещилось, что исполинская недобрая сила заваливает и замуровывает все выходы из Медного Леса, воздвигает вокруг непроходимую ограду, чтобы навсегда превратить пришельцев в пленников. Сейчас он с особой ясностью ощущал, до чего слаб и бессилен человек, даже знатный ярл с большой дружиной, перед стихийными силами Медного Леса. Человеку здесь можно выжить только до тех пор, пока они позволят. Стихийные силы делали свое дело поблизости, но не показывались на глаза; они могли проложить для него удобную дорогу, а могли захлопнуть в ловушку и завалить лавиной, как Стюрмира конунга. А человеку остается со страхом ждать, пока ночной мрак рассеется и он увидит свою судьбу.
– Просто ведьма разбрасывает камушки, – бормотал Гельд, сидевший у одного из костров. – Она обещала указать нам дорогу.
Неизменно бодрый барландец сейчас выглядел хмурым и озабоченным. Обычно он по вечерам не закрывал рта, потешая дружину лживыми сагами, но сегодня молчал и больше оглядывался. Вокруг него разворачивалась невиданная сага, и лжи в ней было гораздо меньше, чем хотелось бы.
– Надо думать, Гутхорм сегодня тоже не слишком выспится, – бросил Исбьёрн сын Стейнара, в десятый раз переворачиваясь с бока на бок в напрасных попытках заснуть.
Утром все поднялись еще до рассвета. Сумрак постепенно редел, фьялли напряженно вглядывались в очертания гор. После ночного гула и грохота все были готовы увидеть, что окружающие вершины, самое меньшее, поменялись местами, что половина гор окажется сдвинута с мест, а половина провалится сквозь землю и заменится чем-то совсем другим... Что скалы сдвинутся, как тогда, в Битве Конунгов, и закроют все выходы с этой каменистой площадки... Но ничего такого не произошло. Вокруг ничего не изменилось, и даже две вершины возле Совьего перевала виднелись на том самом месте, где их застал вечер.
Гельд Подкидыш вынырнул из кустов можжевельника на склоне, спрыгнул с валуна прямо перед Асвальдом, как настоящий горный тролль. На его бледном после ночи лице была несколько вымученная, но широкая улыбка.
– Девочка не обманула! – бодро доложил он. – Там за выступом лежит здоровенный черный камень. Кусты придавило – раньше его там не было. Изломы веток совсем свежие. – Гельд взмахнул тоненьким ореховым прутиком. – Она ведь обещала набросать камней, чтобы указать нам дорогу.
– Так это она бросала камни? – проговорил Эйгуд сын Ульва, вспоминая ночной грохот.
Мы же тебе еще ночью объясняли! – заметил Слагви, – А ты все: камнепад, камнепад!
– Ну, что, ярл, идем?