- Ну и пусть мы проиграли. Ясно, что это должно было случиться. И чем скорее, тем лучше.
- Ну да, чтобы тебе остаться живым. Все вы, защитнички, давно стали так думать, потому и обкакались.
Она нащупала сзади себя на спинке дивана бутылку и бокал, налила немного джина, выпила. Вилли же обиделся.
- Да нет. Ты не права. Я даже искал смерти. От стыда, от бессилия, от гнусного чувства всеобщего предательства и разуверенности. Но Всевышний распорядился иначе: он сохранил меня и дал понять всю пагубность моей гордыни и зазнайства. Больше я не хочу убивать, не хочу быть убитым, не хочу, чтобы вообще кого-либо убивали. Войне – конец, конец – убийствам, поэтому, наверное, и радуюсь.
Пьяная Эльза слабо воспринимала простую философию партнёра.
- Чего тогда тянешь? Наливай, и выпьем за нашу с тобой победу, и пусть будет тошно и Гитлеру, и Сталину. Давай жить! Для нас с тобой война кончилась ещё вчера: ты победил, я капитулировала, - она пьяно захохотала. – Выпьем за моё поражение и твою победу!
Вилли неприязненно посмотрел на неё, на расплывшиеся от джина черты лица и отвисшую нижнюю губу, на мутные глаза и растрёпанные волосы, на некрасивую позу Будды, потом вспомнил, что её неминуемо ждёт, и… пожалел.
- Давай, моя радость! Пусть в этом мире нас будет только двое.
Бутылка опустела, пришлось сходить в спальню за новой, распечатал, присел на диван к Эльзе, разлил. Они торжественно чокнулись, улыбаясь друг другу, и выпили. Он пригладил её волосы, она прижалась к его ладони, затихла в задумчивости, тоже, наверное, пришли мысли о неясном и противном будущем, всхлипнула, но сдержалась, отстранилась от него.
- Слушай, заведи патефон. Знаешь, где он? Прогоним тоску! Хочу веселиться!
Гауптштурмфюрер тоже обрадовался возможности подогреть остывающую атмосферу, снова уйти от проклятых мыслей о будущем. Он быстро встал и пошлёпал к столику в затемнённом углу комнаты, где стояли приёмник и патефон. Открыл и завёл его, наощупь вынул одну из пластинок, поставил на диск и опустил иглу мембраны. Она громко зашипела, а потом комната наполнилась плавающими звуками аргентинского танго. Вилли подошёл к Эльзе, пришлёпнул голыми пятками, склонил голову в приглашающем поклоне и подал руку. Она протянула свою, откинула одеяло, поднялась к нему. Оба по-прежнему были голыми, но уже не обращали на это внимания, и снова пьяными. Тесно прижавшись, медленно задвигались в такт музыке, ни о чём не думая, бережно удерживая друг друга. Эльза положила голову ему на плечо, закрыла глаза, и оба плыли в небытии. Жалко, что оно быстро кончилось, вместе с последними аккордами гитар и шипением соскользнувшей иглы.
- Поставь на обороте. Что там? Я уже не помню.
Он перевернул пластинку, вновь вернул иглу на диск, и пока подкручивал пружину, в комнату ворвался зажигательный неудержимый ритм «Кукарачи». Вернувшись от патефона к Эльзе, он застал её в конвульсивных немыслимых движениях, вздёргиваниях ног и рук, извивах, полуприседаниях с одновременными передвижениями и цепляниями ногами за ковёр, и всё это в такт быстрой музыке, с бесшабашной радостью на лице от диких свободных движений. Волосы закрыли её лицо, и она их не убирала, груди мотались из стороны в сторону и вверх и вниз, вот-вот оторвутся. Приседая, она делала круговые движения задом, поднимала руки и улыбалась, сияя своими уже блестящими синими глазами. Она была очень красивой, и Вилли не мог не поддаться обаянию танцовщицы и ритму музыки и тоже стал выделывать угловатые «па», резко контрастируя с её быстрыми, но плавными движениями и перемещениями. Ему просто хотелось попрыгать, он всё делал скачками, безуспешно стараясь повторять за ней её движения, не успевая за ритмом, срываясь на вольные физкультурные упражнения. Всё равно было весело, радостно и… тоже кончилось. Обессиленные, они рухнули на диван, тяжело дыша и смеясь от пережитой кратковременной радости, и он не мог не поцеловать её, что и сделал к большому обоюдному удовольствию. Эльза, всё ещё не остывшая от собственного артистического вдохновения и успеха, и Вилли, возбуждённый красотой её танца и своей раскрепощающей дикой пляской, снова стали очень близкими и нужными друг другу.
- Ты – богиня! Я в восторге от тебя! – прерывающимся от недостатка воздуха голосом похвалил он её.
- Надеюсь, - засмеялась она довольно, - я заслужила хотя бы глоток джина? У меня во рту всё пересохло.
Вилли вскочил, наполнил бокалы, подал ей, и они выпили, он – стоя, она – сидя, глядя с любовью друг на друга. Потом он отнёс бутылку и бокалы на стол и вернулся. Её грудь всё ещё часто и высоко поднималась, руки были раскинуты по спинке дивана, губы приоткрыты и влажны от джина, и в нём вдруг возникло неистовое желание. Он повалил и овладел ею, торопясь, будто в первый раз. Она не сопротивлялась, но и не отвечала взаимностью, а когда он неуклюже и стыдливо сполз, потрепала по голове и сказала:
- Не надо больше. Я устала. Хорошо?
Вилли понял, что был свиньёй, незаслуженно обидел её, и не знал, как загладить вину.
- Прости. Я не знаю, как это случилось, не мог удержаться, прости.
- Не казнись, я тоже виновата, - простила она. – Хорошо бы чего-либо поесть. Ты не находишь?
Гауптштурмфюрер с готовностью сорвался с места, побежал на кухню, суетливо разбрасывая банки в шкафу, поискал что-нибудь вкусненькое, но ничего такого не обнаружил, вскрыл тогда шпроты и снова ветчину, захватил галеты, сок и побежал, перепрыгивая через ступеньки, наверх к ней, в гостиную. Эльза лежала под одеялом и молча ждала, когда он разложит еду рядом с ней на диване, сам усядется, обнаружит, что нечем есть, снова сбегает на кухню за вилками, вернётся, спросит чуть дрогнувшим голосом:
- Налить.
- Угу.
Она приподнялась на локте, стараясь, чтобы одеяло не спадало с груди. Молча выпили, сосредоточенно поели, потом Эльза опять улеглась, накрывшись одеялом, и закрыла глаза. Вилли убрал с дивана остатки еды, смахнул крошки, поправил на ней одеяло, укутав ноги и подоткнув с боков, поцеловал в щеку, посидел рядом, положив руку на её плечо.
- Ты – всё равно хороший, - успокоила она его. – Ты всегда мне нравился. Я часто подсматривала за тобой, когда ты возился с чем-либо в доме или в саду, всегда с нетерпением ждала, когда ты поднимешься из бункера, где Гевисман держал тебя часами, а мне так хотелось посидеть с тобой и поговорить. Да, слушай, Гевисман приделал там к вашему сейфу какую-то проволоку и выключатель на стене рядом. Он мне показал и велел, если не вернётся, нажать кнопку, тогда всё внутри сейфа сгорит и не достанется русским. Сделай, а то я забыла и опять забуду.
Она зевнула, пошевелилась, устраиваясь поудобнее, вздохнула и затихла под рукой Вилли. Он посидел ещё немного рядом, голова кружилась. За день выпито было всё же немало, и теперь, когда стресс уходил, нервное напряжение спало, хмель овладевал мозгом без усилий. За окном отчётливо слышались периодические шумы автомобильных моторов и лязг гусениц. Вероятно, они были уже давно, но только теперь дошли до его сознания, вытесняя всё остальное. Гауптштурмфюрер подошёл к окну и выглянул из-за шторы наружу. По улице с неравными интервалами двигались студебеккеры с солдатами и прицепленными пушками и редкие танки со звёздами на башнях, выбрасывая чёрные клубы выхлопных газов. Потом он увидел группу солдат в ватниках и шапках, с автоматами за плечами, шедших вдоль забора и о чём-то переговаривавшихся. Подойдя к их калитке, они подёргали, но вручную одолеть её и замок им было не под силу, а торчащие поверх забора пики не вызывали у них особого желания перебраться через забор в пустой, как они, вероятно, подумали, дом, если не учитывать вышедшего им навстречу Рекса. Пса поднял рефлекс. Он не мог допустить чужих за охраняемую им ограду и точно выполнял свой долг, хотя был слаб, страшен и жалок в своей худобе. Расставив лапы, пёс стоял, оскалив зубы, и, очевидно, рычал на солдат. А они дразнили его, дёргая калитку, что-то кричали и смеялись над его драным видом, а потом пошли дальше, и последний из них снял автомат, просунул между прутьями и короткой очередью сбил Рекса. Тот, отброшенный назад, упал, посучил лапами, елозя кровенящей пастью по асфальту, и затих.