Невесело размышляя о своих промахах, Владимир чуть не забыл о поручении. Хорошо, что напомнила сумка, свободно болтавшаяся в руке. А вспомнив, не сразу нашёл, что нужно: пока шёл в милицию и в военкомат, не обращал внимания, а возвращаясь, не видел ни одной подходящей вывески. Попались два закрытых хлебных магазина – похоже, с хлебом в городе туго – и ни одного продовольственного не было видно. Наконец, почти у самого дома он наткнулся на слабо освещённый магазин-лавку в деревянном доме под скромной вывеской «Продукты» и без какой-либо рекламы в запылённых окнах с большими железными ставнями. В опрятном небольшом зале вдоль длинной стены за длинным же прилавком до потолка высились простые деревянные стеллажи, редко заставленные сгруппированными большими и маленькими бутылками с водкой и вином, горками банок с рыбными консервами с английскими названиями, короткими рядами больших жёлтых банок американской тушёнки и развёрнутыми блоками папирос. На прилавке в оцинкованном тазу тухли коричневые крупные селёдки, в небольшом ящике на промасленной бумаге и бумагой же прикрытый стоял почти целый ровный брусок сизо-белого маргарина, рядом в таком же ящике – початый пласт фиолетового мармелада, а на небольшом деревянном подносе лежал ком слипшихся белых карамелей-подушечек. Всё. Негусто. Где-нибудь, наверное, выбор больше и лучше, но искать не хотелось, поручение он выполнит и здесь.
- Молодой человек, - встретила его продавщица, - берите, что надо, я закрываю.
Как ни странно, она совсем не была заинтересована в покупателе и не старалась быть вежливой.
Владимир взял две бутылки водки, две банки тушёнки, хотел, но не решился взять рыбные консервы неизвестного происхождения и срока годности, попросил мармелада, но у продавщицы не оказалось завёрточной бумаги. Тогда он достал нечаянно захваченную испорченную анкету и попросил немного карамели, с брезгливостью наблюдая, как продавщица режет сладкий ком большим ножом, шлёпает ломоть на анкету, заворачивает в неё и ещё уминает, совсем не заботясь о том, как его потом отделять от бумаги.
Вернувшись, он застал идиллическую картину дружного приготовления новосёльного стола женщинами, которых никак нельзя было назвать совместимыми ни по возрасту, ни по характеру. Владимир не сомневался, что в том заслуга молодой, умеющей инстинктивно найти нужный подход в нужный момент к нужным людям. Вот бы ему эту способность, насколько бы легче прошла адаптация к здешним условиям и без всяких угрызений совести.
Он отдал сиюминутным подругам сумку и получил в щёку смачный поцелуй, от которого остро и неприятно запахло сивухой. Понятной стала закваска непонятной идиллии. Не ответив на обычное женское благодарение, прошёл в комнату и с брезгливостью долго оттирал платком алкогольные слюни со щеки. В его отсутствие комната приобрела не только жилой, но даже уютный лубочный вид: вышитые салфетки на этажерке, стульях и подушках, скатерть и покрывало, вязаный коврик на полу и вышитый – на стене, отдёрнутые занавески на окнах и невесть откуда взявшаяся ваза тонкого серо-бело-голубого фарфора с золотыми ободками и уже с гладиолусами. На мгновенье показалось, что он в комнате Эммы, приготовленной к ремонту, когда все мелкие мещанские атрибуты уюта вынесены. Испортил щемящие воспоминания вещмешок, отчуждённо притулившийся у ножки кровати. Освобождённый от чужих вещей, он снова стал полупустым, и, глядя на него, Владимир нисколько не сомневался, что Марина не удержалась от любопытства и проверила содержимое. Хорошо, что он не оставил в нём ничего, кроме одежды и предметов туалета.
Вечернее застолье оказалось примитивным поглощением пищи под питиё сначала водки, а потом самогона, причём большая доля доставалась женщинам, не уступавшим друг другу, а мужчины безбожно манкировали потому, что один уже был не в состоянии, а второй не мог и не хотел. Поглощали без меры и жадно картошку, сваренную с крошеным салом, тушёнку с той же картошкой, помидоры, огурцы малосольные и зелёный лук пучками. Чёрный хлеб тонкими кусочками небольшой горкой на выскобленной дощечке лежал как деликатес почти нетронутым. Наевшись и напившись до стеклянного блеска в глазах, женщины много пели под редкие вопли просыпавшегося хозяина, с любовью глядя друг на друга, и утихли поздним вечером, сменив песни на душевные разговоры и прогнав Владимира, который мозолил им глаза своим трезвым видом и осуждающим взглядом. Явно по сговору кровать его, поставленная в так называемой зале, а по сути – в большой комнате, оказалась занятой спящей Жанной, а его вынудили ночевать у Марины. Впрочем, ему было всё равно: он так устал, что не сопротивлялся и не перечил и, как только коснулся головой подушки, сразу же заснул.
Когда глубокой ночью пришла довольная и на удивление почти трезвая Марина, Владимир уже выспался. Она сбросила с него одеяло и, сидя рядом совершенно голая и синевато-голубая в свете луны, плотно обхватила его лицо тёплыми ладонями и жарко благодарно целовала в губы и глаза за подаренный хороший вечер. Он, как мог, отворачивался, чтобы не вдыхать запаха алкогольного перегара, и, чувствуя уколы сосков её груди, сдался, охваченный желанием. Она поняла, приподнялась, уверенным и плавным движением стащила с него трусы, обеими руками захватила и нежно погладила затвердевший член, потом легла на обнажённого Владимира, всем телом, слегка извиваясь, потёрлась, медленно и редко надавливая животом. Владимир не выдержал, резко свалил её рядом и, торопясь, овладел. Потом они уже любили друг друга слаженно, всячески замедляя и продлевая жгучее наслаждение проникновения друг в друга, пока её не сморил сон.
Тогда Владимир встал, не одеваясь, вышел во двор, нашёл колодец, набрал воды в ведро и облился, остро ощущая, как пупырышки разом покрыли тело, разгорячённая кожа слегка зашипела от холодной воды. Сразу же замёрзнув, он вернулся, поднял упавшее одеяло, прикрыл им разметавшееся голое тело Марины, прилёг рядом, не вытираясь, и опять заснул.
Глава 2
- 1 –
До ближайшего поезда в сторону Сосняков было чуть более часа. Владимир решил не возвращаться домой, а побродить по городу, осмотреться, познакомиться с расположением улиц, провести, так сказать, рекогносцировку местности, на которой предстояло окопаться. К тому же, постоянно давали о себе знать одинокая юность и секретная служба, не располагавшие к общению – он чувствовал себя легко и свободно только тогда, когда был один, даже в квартире Эммы. Будучи с кем-либо вдвоём, часто не знал, о чём можно и нужно говорить, а когда сослуживцы собирались втроём и более – сразу же озирался и искал причину, чтобы уйти. Замкнутости способствовали и всё видящие и всех подозревающие глаза гестапо, сопровождавшие всю его сознательную жизнь. Только один раз он почувствовал себя раскрепощённым, да и то ненадолго – с Виктором Кранцем. Вот и теперь, оказавшись один на улицах незнакомого города, Владимир отдыхал душой. Он умел и любил отстранённо понаблюдать за природой и людьми, угадать их настроения и заботы, посочувствовать, порадоваться или посопереживать. Очевидно, в жизни ему суждено быть одиноким странником, и только в одиночестве его свобода. Марина, когда он рано встал и пытался уйти незаметно, всё же проснулась и спросила полудремотно: «Ты куда?», выражая вопросом право на его свободу. Он не ответил, пробормотав успокаивающе: «Спи, спи...». Когда-то и, вероятно, очень скоро она будет требовать конкретного ответа, и это требование, даже просьба, станут первой разводящей пружиной в их взаимоотношениях. В отношениях двоих женщина борется за тесный союз, за семью, а мужчина – за личную свободу в них. Так уж сложилось от природы. Сумевшие найти паритет, живут долго и счастливо, не сумевшие – расстаются. Эмма понимала и ценила его свободу и никогда ни словом, ни поступком не ограничивала, тем самым надолго сохраняя их добровольный неофициальный союз.