- Надо, - огорчил её фокусник. – Кончаются мои фронтовые сбережения, - соврал, чтобы умерить аппетит барахольщицы. – Придётся жить на зарплату. Выживем?
- Нет, - честно призналась разочарованная спутница. – Может, мне повезёт всё же, устроюсь на работу. Директор ресторана, тоже еврей, тянет, ни бе, ни ме, а сам щупает масляными глазками с ног до головы, мурыжит, паскуда, что-то задумал.
- Смотри, - предупредил Владимир, - вызову на дуэль. Я его убью – места не получишь, он меня – совесть тебя замучает.
- Ничего, - слегка улыбаясь и заранее смирившись с потерей, ответила дама раздора, - совесть пусть тешат интеллигенты, а нам бы тёплое хлебное с маслицем местечко, хватит – натерпелась.
И Владимир понял, что заботливая, ласковая и преданная подруга хладнокровно готовит скорую измену ради вожделенных белых фартучка и наколки, дающих возможность тёмного присвоения незаработанных денег и дефицитных продуктов. Он не был уверен, что ради этого стоило забыть о совести. Похоже, союз их будет кратким, а расторжение его – безболезненным. Лишь бы она, не охладев окончательно к бесперспективному шофёру, у которого, к тому же, перестал действовать волшебный карман, успела помочь подыскать ему работу.
- Всё! Опоздал! – оборвала Марина мысли о неизбежном и скором расставании, взглянув на ходики на стене. – Жми во все лопатки, может, ещё успеешь! – и посоветовала вслед торопливо уходящему потенциальному нарушителю дисциплины: - Через проходную не ходи – заметут! Лезь через забор – тишком.
- 2 –
Он так и сделал, тем более что обходной путь был протоптан со вчерашнего вечера, и даже успел к последнему удару по рельсу, но, похоже, спешил зря и новому дню радовался тоже зря.
На каптёрке Фирсова висел замок, в ремонтном ангаре было тихо, не работал ни один станок, не звякала ни одна железка, не видно было ни одного ремонтника. Или они ещё не раскачались, хотя прошло уже целых 15 минут рабочей смены, пока Владимир сходил посмотреть свежим взглядом на своего железного одра и кое-что там сделал, а Фирсов, возможно, застрял где-нибудь в конторе. Или у русских какой-нибудь праздник, или митинг-забастовка, или…
Он пошёл к слегка раскачивающемуся на талях мёртвому сердцу своей мёртвой машины, и его одинокие шаги гулко отдавались в звонком пространстве затихших мастерских. Там, сидя на двух решётчатых деревянных ящиках, поставив между собой такой же третий, самозабвенно играли в карты под укрытием высокой станины вчерашние моторные эскулапы.
- Здравствуйте, - поздоровался Владимир. – Почему не работаем?
Те, не отвечая, закончили перекидку – похоже, играли в русского дурака – и плотный щекастый парень с узким выпуклым лбом, нависшим безброво над глубоко упрятанными маленькими злыми водянисто-голубыми глазками, сообщил партнёру:
- Во! Хозяин нарисовался.
Сутулый чернявый худощаво-жилистый визави неопределённо хмыкнул, принимая к сведению совсем не заинтересовавшее событие, и они, не уделив больше внимания пришельцу, продолжили выяснять, кто же из них больший дурак.
- Завтра кончите? – ещё раз попытался Владимир оторвать их от выяснения отношений и как-то пробить стену отчуждения.
Он не понимал, что это не удастся, поскольку те отгородились наглухо, крепко храня представившуюся вдруг возможность бездельничать.
- Может, и кончим, может, и нет, - равнодушно ответил, не отрывая глаз от карт, щекастый.
- Фирсов сказал, что завтра должны ставить, - сделал ещё одну попытку к взаимопониманию Владимир.
- Так ты и иди к Фирсову, чё к нам прилип? – отшил его, начавший злиться при упоминании погонялы, ремонтник.
Поняв, что от них ничего не добиться и удивляясь русскому разгильдяйству и апатии к своему делу, Владимир, скрипнув от бессильной злости зубами, пошёл на выход, тоже вынужденный бездельничать в ожидании начальника мастерских с кнутом. Он только успел переступить порог всегда настежь открытых покосившихся ворот мастерских, как чуть не столкнулся с тем, кого не раз вспоминал вчера и сегодня и по матушке, и по батюшке, всеми грязными словами, позаимствованными из богатого запаса русской словесной культуры.
- Почему не работаешь? – даже не соизволив поздороваться, напал на него Шендерович.
- Жду Фирсова, чтобы получить задание и запчасти, - кратко ответил Владимир.
- А без него нечего делать, что ли?
- Без запчастей – нечего.
Сразу же, будто сработала какая-то автоматика, один за другим заработали станки, задвигались невесть откуда появившиеся люди, загремело железо о железо, застучали молотки, завизжали свёрла, - мастерские ожили, а около повисшего мотора старательно, так же, как и вчера, трудилась чёрная пара, звеня ключами. Они были ближе всех, и Шендерович пошёл к ним, а Владимир, как заинтересованное лицо, следом.
- Заканчиваете? – отрывисто, как обругал, спросил главмех.
- Работы много, - неопределённо ответил щекастый, не отрываясь от мотора и не глядя на высокое начальство.
- Фирсов сказал, сто завтра должны ставить, - намеренно продал пару картёжников Владимир, которому было наплевать на злобу, тотчас исказившую лица ремонтников, вообще на отношение их к нему, главное – чтобы мотор был готов вовремя, без затяжек, на которые русские мастера.
- Да хоть сегодня, - пробормотал глухо с досадой, так и не отрываясь от работы и не удосуживаясь взглянуть на главмеха, щекастый.
- Вот и отлично, - отрезал Шендерович. – Сегодня и заканчивайте, завтра с утра – ставить, приду – проверю, за невыполнение – под суд.
У него опять не было настроения. Пришлось всё же отдать карточный долг интенданту-адъютанту – пристал вчера со смешками и жёсткими требованиями как с ножом к горлу. Альберт Иосифович позвонил Рабиновичу-Сосновскому, попросил взаймы, тот отказал, сославшись на то, что только что всё, что было на руках, вложил в сделку, позвонил Лёве, но и тот не дал, закудахтал, что никогда и не имел такой большой суммы. Врёт, конечно. Не зря в Библии словами царя Давида говорится: «Всяк человек есть ложь!». Пришлось отдавать свои кровные, и от этого было вдвойне, втройне горше и обиднее. А вымогатель, наглец, посмеиваясь, предложил снова как-нибудь расписать пульку. Держи карман шире!
Тут ещё с утра директор впервые за всё время и неизвестно с чьей подачи поинтересовался, где Фирсов, почему нет на работе – Шендерович даже и не знал, что тот не вышел – и как намерен поступить Альберт Иосифович с прогульщиком, дабы не подавал дурного примера рабочим. Пришлось отговариваться вероятной болезнью помощника и теперь думать, кто подсиживает, разрушает с таким трудом завоёванную негласную диктатуру, нагло угрожая всему существованию всемогущего главмеха. Первый звоночек – зашевелились соратнички, даёт трещину руководящая пирамида. Не понимают, что без профессионала Шендеровича в основании она рухнет и погребёт всех, бездельников и интриганов. Фирсову он достанет бюллетень с какой-нибудь хитрой болезнью, как было уже не раз и как устраивало всех, потому что о специфической болезни начальника реммастерских руководители знали, знали и помалкивали, поскольку она их не касалась. Не страшно, но неприятно. За Фирсова он будет драться, Фирсов нужен всем, он делает 80% дела на базе, где пока главным является ремонт и восстановление хлама, списанного из армии. Лишь бы не вылезла правда о его болезни, за которую дают не бюллетень, а срок. Без Фирсова воз встанет, не на чем будет выполнять план грузоперевозок, и полетят все вместе с директором. Надо убеждать последнего, а заодно выяснить, кто посмел мутить воду.
Владимир тоже повернул за уходящим в ворота Шендеровичем, благоразумно полагая, что сделав чёрное дело для пары, а для себя – белое, он окончательно лишился возможности найти с ними общий язык. Но не успел сделать и трёх шагов, как в спину чуть ниже правой лопатки с мгновенной острой болью впился какой-то небольшой тяжёлый предмет. Изогнувшись от боли, он обернулся и увидел, как к ногам упала крепёжная гайка барабана и откатилась на пару шагов. Подняв глаза выше, разглядел лица моторщиков, застывшие в мстительной напряжённой гримасе и безразлично глядящие в сторону.