- Мой.
Кравченко хмыкнул, медленно обошёл вокруг остова мучительно возрождающейся машины, разглядывая словно эксперт, вернулся к Владимиру и, не поднимая головы и глаз, тихо спросил, чуть запнувшись, словно предчувствуя ответ:
- Нужна… помощь?
- Нет, - не медля, отказался Владимир, и без того не зная, как удастся сгладить последствия НКВД-шного набега. – Сам справлюсь, - окончательно решил не вмешивать в свои дела сомнительного союзника, хотя так и подмывало согласиться и нахально, руками противника, продвинуть выполнение задания. Однако, опасно: вряд ли, попав в поле зрения контрразведки, удастся освободиться от колпака и быть свободным в своих действиях.
Неожиданно отвергнутый добровольный помощник быстро взглянул на незадачливого баламутного подчинённого, не понимая, зачем он их настойчиво затащил сюда, и, подавляя чувство неудовлетворённости за пустую трату времени и злость за пренебрежение к не каждому предлагаемой услуге, повернулся, чтобы уйти, но, сделав пару шагов, остановился, медленно оглянулся и бросил в пространство:
- Ну и чучело!
Кто-то из свиты верноподданнически заржал и сразу же, закашлявшись, смолк, не поддержанный остальными. Все ждали продолжения.
- Поосторожнее в выражениях, старший лейтенант, - резко поднялся с жёсткого сиденья капитан, зло сверкая сузившимися до предела и без того маленькими глазками, - не нарывайся… - Он, вероятно, знал, с кем имеет дело, и потому вместо пары-тройки хорошо пронимающих зэковских выражений осторожно добавил: - Ты ещё слишком молод.
Молодой нахал, не спеша, повернулся, внимательно и безучастно оглядел щёголя, не сообразив сразу, как отреагировать на реплику и стоит ли вообще связываться со старшим по возрасту и званию, но сзади выжидающе стояли соратники по грязным делам, и он не мог, не имел права смолчать.
- Знакомый? – спросил он у Владимира.
- Нет, - с мстительной радостью открестился тот от смертельно напугавшего тюремщика. – Он из ИТЛ 16/17, ищет работавших здесь и сбежавших заключённых.
- Куманёк! – слегка оживившись, почти воскликнул лишённый эмоций вожак команды. – Прошляпил родственничков?
- Не твоё дело, - огрызнулся, сбавив тон, капитан, проклиная себя за безобидный, как ему казалось с утра, визит на гнусную автобазу.
- Удостоверение, - потребовал привязавшийся ни с того ни с сего молокосос, надёжно подпираемый сзади папашей.
- Только не тебе, - всё ещё продолжал хорохориться опер, загнанный стаей в угол, с ненавистью и безнадёжностью глядя из-под тяжёлого надбровья, покрывшегося крупными каплями пота, на хилого всемогущего вожака.
- Ладно, - согласился мучитель, внешне никак не отреагировав на очередную дерзость-огрызку капитана. – Принесёшь комиссару Кравченко в Управление к 8.00. – Помолчал, с интересом вглядываясь в перекошенное мокрое лицо жертвы нечаянного террора, и добавил: - В таком же виде. Не забудь прихватить личное оружие, - он указал рукой на стек. – Комиссару будет любопытно ознакомиться с новой формой лагерных оперуполномоченных.
Такой развязки капитан не ожидал. Его мозгов вполне хватило, чтобы сразу же сообразить, чем грозит встреча с комиссаром. Ещё каких-то полчаса назад он самодовольно был уверен в себе и в неотразимости кожаного одеяния и вдруг из-за непонятной прихоти непонятно зачем объявившегося здесь комиссаровского балбеса втоптан в грязь, из которой вряд ли удастся выбраться без потерь.
- Слушай, ну что ты прилип? – воскликнул он с чувством глубокого возмущения, незаслуженной обиды и тоскливой безысходности, пытаясь свести ненужную стычку к мирной развязке. – Тебе нужна куртка? Сапоги? Достану. По рукам?
Ни один мускул не дрогнул на мёртвенном лице ревнителя формы, пресыщенного не такими страданиями врагов народа. Он только чуть поморщился от дебильности кума, обалдевшего от лёгкой несправедливости, никак не выразил своего отношения к выгодной сделке, повернулся и, сутулясь, пошёл к мастерским, а следом за ним гуськом потянулись помощники, и каждый из них прежде, чем уйти, обещающе зло поглядел в лицо самонадеянного щёголя из параллельной службы, паразитирующей на здоровом теле контрразведки. И только Марлен прощально махнул рукой Владимиру и заковылял последним, торопясь не отстать от своих.
- Стойте! – бежал им наперерез старческой трусцой на негнущихся ногах дед Водяной, неловко придерживая за спиной одностволку. – Стойте! Ён не повинен! Я за яго парукай! – Он совсем запыхался, но не переставал частить, боясь, что иначе не поверят. – Дарагие таварышшы! Ён наш, савецки, не ворог. Як же иншей? Усю войну сражался, яго немец повредил, як жа не наш? Ей богу!
- Кто ён-то, сивый мерин? – прервал его бессмысленный лепет Марлен. – Кто наш-то?
- Як кто? – удивился дед. – Володька. Вы ж за им?
- Кто тебе сказал?
- Усе у канторе гуторят, - начал утихать добровольный защитник Владимира. – Емеля и другие. А ён наш. Ён не павинен.
- Вот народ! – возмутился кто-то из команды, как будто они никакого отношения к этому народу не имеют.
Кравченко хмыкнул без выражения удивления, осуждения или иронии и успокоил деда:
- Зря заполошился: мы не за ним. – Помолчал, разглядывая нераженького старика, словно оценивая пределы его психики, и садистски добавил: - Мы за тобой!
- Як… за мной? – потерялся от неожиданности дед. Лицо его вытянулось, стало длиннее и уже бороды, нижняя губа отвисла и намокла, а глаза испуганно округлились. Он сразу же поверил, потому что знал, что так бывает, что не обязательно быть виноватым – у властей свой непонятный выбор. И всё же… - За што? – Извечный вопрос, за которым всегда следует: - Я ж ни в чём не павинен…
«Дарагие таварышшы» молчали, не зная, что задумал главный, а тот протянул руку и коротко приказал:
- Сдай оружие.
Дед замедленными движениями дрожащих рук, перевитых вспухшими возрастными венами, снял с плеча свою «зброю» и отдал жандарму с неподвижными безжалостными глазами, годящемуся по возрасту в племянники.
- А як жа ж бабка… - только и сумел он выдавить из пересохших губ, густо рассеченных короткими старческими морщинами.
- Командир, пора двигать, - окликнул реквизитора уставший от ожидания и безделья шофёр, и тоже остался без ответа.
Кравченко откинул ружейный ствол, посмотрел на просвет, поморщился, обернулся к владельцу.
- Почему оружие не в порядке? Где патроны?
- У будке, - виновато ответил нерадивый охранник, - на полке лежат у коробку.
- Неси, - приказал племянник. – Рудич, - обратился к одному из своих, - готовь стрельбище.
- Счас, - ответил тот не по-военному – очевидно, форме в команде не придавали большого значения – и ушёл за мастерские.
Приковылял сгорбившийся дед, подал коробку с патронами, оставив у себя в руках узелок. Как ни странно, но больше никто из работников базы к ним не подходил, хотя некоторые куда-то деловито спешили, стараясь долго не оставаться в близком поле зрения НКВД-шников и предоставив им полную свободу действий. Больше всего удивляла трусливая пассивность руководства базы. Где директор? Где, в конце концов, нужный здесь Владимиру Шендерович?
- Так: дробь 3, 25 патронов, пойдёт, - ознакомился с коробкой Кравченко. – А это что? – указал рукой на котомку деда.