Выходит, Владимир недооценил новоиспечённого стажёра-следователя.
- Ты спас меня, спас мне, может быть, жизнь, понимаешь? – сказал он чуть дрогнувшим от волнения и благодарности голосом.
На строгом лице Марлена ничего не отразилось.
- Ты – меня, я – тебя: квиты, - как будто подытожил их прежние взаимоотношения.
И добавить, и возразить было нечего.
- А что Вайнштейн? – чуть не забыл поинтересоваться Владимир судьбой главного режиссёра в его драме, едва не кончившейся трагедией.
- Хана Вайнштейну! – и опять нечистое лицо то ли знакомого, то ли ещё друга стало прежним – мальчишеским, задорным и нагловато-жестоким. – Який-то жмурик мастацки продырявил яму печёнку, - от волнения он стал вставлять родные слова. – Гэта цябе не Москва! – похвастался своей малой столицей, не удержался и удовлетворённо хохотнул, ничуть не жалея о нелепой и безвременной кончине наставника. – Больно был вумный, но нашлись и вумнее.
Так вот почему прекращено дело, а не потому, что прыщавый хвастун убедил генерала неопровержимыми доказательствами. Не верилось сразу, что недоучке, не осилившему средней школы и чуть не свихнувшемуся на стрельбе по живым мишеням, удалось облапошить профессионала.
- Слухай, нам нельзя больше ручкаться на людях, - огорошил вдруг старый друг. – И вообще лучше стать незнакомыми, - ещё больше удивил странным пожеланием. – Я теперь следователь.
И опять Владимир недооценил следовательского самородка, практично отказавшегося от дружбы с недавним подследственным. Так просто следователями в любых контрразведках не назначают. Что-то там у них случилось экстраординарное, о чём новоиспечённый следователь распространяться не хочет. И не надо, главное он сделал, и за это ему огромное спасибо.
- Понятно, - коротко согласился Владимир.
- Бывай, - сразу заторопился бывший друг, ставший незнакомцем, открыл дверцу, и руки на прощание не подал.
- Бумагу отдай, - попросил вслед униженный шофёр.
Осторожно поставив блестящий сапог на подножку, смершевец обернулся:
- Какую такую бумагу? – но было хорошо видно по лицу, что знает, о чём речь. – А-а, эту? – улыбнулся, широко растянув лягушачий рот и глядя прямо в глаза шофёра. – Так она уже проштемпелёвана и подшита. – Он аккуратно опустился на землю обеими ногами и прежде, чем захлопнуть за собой дверцу, приказал, чувствуя неизмеримую силу за узкой спиной: - Будешь раз в месяц присылать донесения о контриках в вашей организации, - резко хлопнул дверцей и пошёл, прямой и почти не хромающий.
«Вот так», - горько подумал Владимир, провожая его глазами, - «мало того, что сижу на американском крючке, так ещё и на русский попал».
- А что с Сашкой, то есть, со Слободюком? – крикнул он вслед, высунувшись в окно, спросив, наконец, занятый своей судьбой, о ком обязан был узнать с самого начала разговора.
Остановившийся Марлен повернулся вполоборота и внушительно ответил:
- Понесёт заслуженное наказание.
- Так он невиновен.
- Невинных не держим, - авторитетно просветил невежду опытный юрист, - ты сам убедился, - и пошёл дальше, ускорив шаг и дав понять, что разговаривать больше не о чем.
От разговора, ожидавшегося с таким нетерпением и надеждой, остался постыдный, мерзкий осадок. Впрочем, он получил, что хотел – свободу, и если бы не Сашка… не обязательство в стукачестве… не уклончиво-обманчивое поведение теперь окончательно бывшего друга, не позволяющее надеяться на полную реабилитацию…
Ничего делать не хотелось, и он не стал, попросив прощения у самого верного железного друга и впервые оставив его неухоженным на ночь. «Утро вечера мудренее» - оправдывают русские вечернюю физическую и умственную лень. Последовав их удобному примеру, он захватил тяжёлую корзину с дарами, прикрытыми от чужих завистливых глаз газетой, и тоже пошёл на выход.
Пошёл для начала к Марине, решив не мешать жизни старичков и временно обосноваться у старой подруги, вернее, в доме тёти Маши с дядей Лёшей и, по возможности, отдельно от подруги.
- Няма, усе уехали, - встретила хозяйка у калитки.
- Кто усе? – не сдавался поздний гость.
- Яна з им и Жанка тож. На эмке, - разъяснила тётя Маша.
- Ничего не понимаю, - начал раздражаться усталый Владимир, обманутый в ожиданиях. – Кто ён-то?
- Так Маринка замуж выскочила! – оглушила тётя Маша радостно.
- Когда успела-то? – не придал значения новости Владимир, решив, что старая практичная подруга нашла нового благодетеля.
- Сённи и порешили, - ябедничала хозяйка, взбудораженная невероятным событием больше, чем счастливая постоялица. – Завтра у Москву уезжают.
- Куда-а-а? – недоверчиво протянул Фома неверующий.
- Ён там працует, - продолжала выдавать тайны тётя Маша, - помощником самого министра. Сам важный такой, у бурках с коричневой облицовкой, у кожаной пальте и кубанке з ягнятки с синим верхом, - она быстро утёрла концом платка слюну, выступившую от торопливости изложения и усердия. – Убачил учора у рестаране, гаварит ей: али сама поедешь со мной, альбо я цябе силком увязу. Вось яка любовь! Делать нечего – согласилась она. Вокруг яго так и вьётся, так и ластится, и Жанке машина нравится.
Рваный, короткими фразами, эмоциональный разговор утомил. Ясно стало, что места ему в этом доме нет, и что Марина, наконец-то, нашла удовлетворяющего её сильного мужчину, и дай им бог трудного семейного счастья.
- Ладно, тётя Маша, передавай привет дяде Лёше.
И эта ниточка жизни оборвалась. Он не жалел о ней, подгнившей, как не жалел и о Марине, но всё равно стало тоскливо и одиноко. Хотел оставить немного фруктов для Жанны, но передумал, решив не напоминать о себе.
Куда теперь свободному и неприкаянному? Пойти, что ли, к Лиде, а вдруг зря он грешит на комиссара, и она у себя дома? Правда, там Зося, но он только узнает, и не обязательно рыжей быть в доме.
Однако, не повезло: Зося была дома.
- Здравствуй…те, я – к Лиде, - смущаясь, объяснил свой неожиданный приход, да ещё с дурацкой корзиной.
- А она у Сергея Ивановича, - увеличила невезение Зося.
- Извините, - совсем растерялся Владимир и повернулся, чтобы уйти не солоно хлебавши.
- Постойте, - окликнула Зося, - я пойду с вами: Лидия Николаевна просила под вечер зайти, чтобы возвращаться вдвоём: хулиганья развелось много.
Вот и снова они идут рядом, а не вместе, разделённые стеной непонимания.
Ломать стену пришлось слабой девушке. Она решительно крепко взяла парня под руку и, прижавшись плечом, пошла рядом, впервые соразмеряя девичий шаг с мужским, а он вдруг ощутил такую нестерпимую нежность и такое сильное душевное влечение к ней, что выступили слёзы на глазах. Чтобы немного опомниться, освоиться обоим с новым состоянием, она глухо спросила:
- Как съездил? – она сама перешла на «ты».
- Нормально, - по-мужски ответил он, мысленно поблагодарив за отвлекающий вопрос. – Правда, опять нарвался на бандитов, везёт мне, - и, не вдаваясь в кровавые подробности, скупо рассказал о несчастной полуторке.
Она ещё теснее прижалась к нему так, что идти стало труднее, да ещё мешала корзина, но он терпел и готов был идти так хоть до утра.
- Я очень боюсь за тебя, когда ты уезжаешь, мне почему-то кажется, что с тобой должно случиться что-то ужасное, и некому будет помочь. – Она тихо рассмеялась. – Знаю, что страхи глупые, а ничего с собой не могу поделать.
«Уже почти случилось», - хотел сказать он, но промолчал, побоявшись вызвать кучу нелёгких вопросов, на которые правдиво ответить будет трудно.
- Я долго размышляла после конференции, всю ночь, - начала Зося о другом, тоже волнующем, - и, в конце концов, поняла, что ты был прав, когда, невзирая на общее неприятие, отстаивал свою точку зрения, - она слегка отстранилась, заглядывая в его лицо, затенённое сумерками. – Ты поступил как настоящий борец, революционер. Секретарь понял это и потому пригласил в горком. Я была не права, извини, - и снова прижалась к устойчивому плечу.