До чего же, на самом деле, она беззащитна и слаба с цельной природной душой, изъязвлённой идеологической ржавчиной, как бы он хотел заменить жестокие героические идеалы, которым она поклонялась, на духовные романтические. Но не успеть. И надо ли?
- Не за что, Зосенька. Ты не притворялась, и это самое главное. Труднее всего всегда оставаться самим собой, не оглядываясь на то, как к тебе относятся товарищи и друзья. Поддаваясь чужому влиянию, особенно коллективному, легко сломаться, стать игрушкой обстоятельств. – «Если бы наши мысли и слова сочетались с делами», - с горечью подумал Владимир. – Вспомни: настоящие герои за свои идеалы идут на смерть, но никогда не используют их для уничтожения врагов. Быть человечным и милосердным намного сложнее, чем жестокостью внедрять среди людей добро. Стать примером – не это ли судьба героев? Для этого не обязательно быть вождём.
- Ты говоришь, я заслушиваюсь, забывая обо всём прочитанном, и почему-то мне кажется, что ты страшно одинок. Я не права? Тяжело быть одному, ведь не зря говорят, что на миру и смерть красна. – «Мне и этого не дано», - тоскливо подумал Владимир. – В тебе совсем нет коллективизма.
- Да, пожалуй, ты права: стадное чувство во мне угасло. Мои ошибки мне дороже успехов, достигнутых с чужой помощью. Такой уж уродился, что делать.
Она засмеялась, радуясь и такому.
- Человеческое притворство хитро и многогранно, - дополнил он, - но кто сумеет избавиться от него, тот станет истинно свободным. Я очень стараюсь быть таким.
- Ты хочешь быть свободным в коллективе? Разве это возможно? Не лучше ли, когда твоя маленькая мечта совпадает с огромной, величавой целью всего общества?
Они опять начали спорить, воздвигая стену.
- По мне, - продолжала каменщица, - удобнее шагать вместе со всеми, единой колонной, шаг в шаг…
- Даже если ведут в пропасть? – не удержавшись, подкузьмил он, огорчённо недоумевая, почему часто два нормальных человека, более чем симпатизирующих друг другу, вынуждены спорить и расходиться, недовольные больше всего собой. Он не понимал, что так, высекая искры, сильные характеры обтачиваются, чтобы теснее слиться в одно целое, не подверженное никаким внешним испытаниям.
Обидчиво помолчав, она невыразительно уронила в темноту:
- Не каждому дано знать об этом.
- Потому и надо всегда и во всём иметь собственную, обдуманную точку зрения, - не уступал он, проклиная несдержанность, постыдную по отношению к неопытной девушке.
Она тяжело вздохнула, чуть сбилась с шага не колонны, а двоих, и, выправившись, миролюбиво, как он хотел, попеняла:
- Нет, ты всё же очень трудный человек.
- А ты путаешь понятия мечты и цели, - понесло философа на стену. – По мне мечта – чувство сугубо личное, потаённое и неопределённое, романтическое и духовное, никогда не знаешь, свершится ли оно, и тем привлекательно и дорого. А цель – категория коллективная и приземлённая, материальная и прагматичная. Правда, существуют личные цели, но они недостижимы без коллективных усилий, все о них знают, и их нередко специально выпячивают, чтобы выглядеть успешным и перспективным. Цель – всего лишь материальная веха на пути достижения мечты. Мечта уводит за цель и, по сути дела, недостижима. А если они совпадают, то это тупик жизни. Например, мечтой может быть счастье и благоденствие близких, а целями-вехами для этого – устройство близких на хорошую работу, приобретение для них приличного жилья и т.д. Когда говорят, что нашей целью является построение коммунистического общества равных и всем довольных, то намеренно подменяют понятия: неопределённую мечту выдают за реально достижимую цель.
Запутавшись в собственном словоблудии, Владимир разозлился и на себя, и на неё за то, что почему-то обязан так говорить. Чутко уловив его раздражение, Зося перебила:
- Володя, зачем ты разговариваешь со мной, как с девчонкой-несмышлёнышем? Сам-то далеко от меня ушёл?
Опомнившись, он примирительно покаялся:
- Отстал, Зося, безнадёжно отстал.
- Давай тогда пройдёмся молча.
Но молча не получилось. Они опять говорили много и горячо, стараясь не касаться болезненных тем его индивидуализма и её коллективизма, привыкая друг к другу, и учась быть терпимыми, особенно пылкая и категоричная Зося. Это была встреча сближения, а не разлада, как прежние.
- Мы будем дружить? – снова отстранившись и заглянув ему в лицо, спросила Зося, постеснявшись просить большего.
- Обязательно, - а ведь он не хотел обнадёживать.
Показались до боли знакомые затемнённые забор, калитка и дом с ярко освещёнными, живущими окнами.
- Ой! – по-девчоночьи вскрикнула она, с сожалением отпуская руку Владимира. – Уже пришли. Так ско-о-ро!
Ему-то не показалось, что уже и так скоро: обе руки отваливались от напряжения, и он с облегчением опустил корзину на землю и пошевелил затёкшими плечами и пальцами.
- Я провожу вас с Лидой обратно, - благородно пообещал он огорчённой девушке.
Как не хотел, а всё-таки вернулся. Вернулся не только из дорожной командировки, но и из душевно-нравственной. Как-то его встретят? Отметят командировку или выставят вон?
- 14 –
В кухне, почти соприкасаясь головами, сидели над выставленным ведром и чистили картошку Сергей Иванович и Лида. По ясным и спокойным лицам было видно, что им всегда хорошо вдвоём, даже за таким прозаическим занятием, и ничто и никто не смогут помешать обретённому покою. Вайнштейн для них – всего лишь досадная временная помеха.
Владимир с Зосей встали в проёме двери и смущённо, каждый по своей причине, поздоровались.
- Наконец-то, - выпрямился Сергей Иванович, доброжелательно глядя на красивую пару и дольше всего на чуть не потерянного постояльца, - некоторые тебя совсем заждались.
Мягко поднялась Лида, всплеснула полными руками, по-домашнему оголёнными по локоть:
- Совсем измученный и, конечно, голодный. Зосенька, поставь, голубушка, чайник на керосинку, а я приготовлю на скорую руку что-нибудь вкусненькое.
- Да вы не беспокойтесь, - ещё больше засмущался Владимир, не ожидавший такого радушия, отступил в коридор, взял оставленную там корзину, перенёс на середину кухни, снял газету и опять отступил к двери.
- Какая прелесть! – снова всплеснула руками впечатлительная учительница младших классов.
- Пахнет так, как будто вернулось лето, - улыбаясь, высказал и комиссар своё восхищение. – А это что? – он вытянул из корзины банку с джемом.
- Земляничный джем, - с гордостью пояснил фруктовый джинн.
- Правда? – округлились от удивления глаза Лиды. – Как хорошо! У нас есть мука, сделаем сладкие пирожки. Зосенька, вы поможете?
Та, не любившая кухню, унижающую женщину, неопределённо кивнула и независимо встала у стены, равнодушно глядя на покрасневшие здоровым румянцем яблоки.
- А кто меня заждался-то? – осторожно спросил кудесник, которого абсолютно некому было ждать – не мог же открыто явиться связник?
- Мы, - послышалось за спиной.
Владимир резко повернулся и замер, не веря собственным глазам: из двери его комнаты вышел… Фёдор, а на руках у него слева и справа сидели… Витя и Алёнушка.
- Этого не может быть, - прохрипел мгновенно севшим голосом не ожидавший такого чуда Владимир. – Сон! Счастливый сон! Сейчас упаду. – Он, не спуская глаз с невозможного видения, бессильно прислонился на ослабевших ногах спиной к стояку, тяжело дыша и обливаясь жарким потом. – Я, кажется, схожу с ума. – Повернулся, обхватил стояк руками и в изнеможении стал биться об него головой, издавая глухие жуткие стоны. С ним случилась давно нараставшая нервная истерика, прорвавшаяся сквозь вскрытую радостью рану.
Первой опомнилась Зося. Стремительно рванувшись к страдальцу, она опрокинула и разбила чашку, звякнувшую тревожным набатом, наткнулась на корзину и высыпала часть яблок, замелькавших тревожным красным цветом, подбежала и повисла у Владимира на плече, отдирая от стояка, стараясь повернуть к себе лицом и причитая со страхом и слезами: «Володя, не надо… Володя!». С другой стороны то же делал Фёдор, спустивший детей на пол и уговаривавший брата: «Кончай, брат, возьми себя в руки». Наконец, двое справились с одним. Открывшееся лицо Владимира было искажено гримасой внутренней боли, на глазах выступили слёзы.