- Чё надо? – спросила торчащая из-за двери голова нетопыря. – Ты кто? Откудова?
- От-ту-дова, - внушительно и угрожающе произнёс Владимир, уловив в голосе и во всей фигуре хозяина насторожённость и испуг. – Ты – Трусляк Зиновий Лазаревич?
- Ну, - с отчаяньем чуть слышно выдохнул Трусляк.
- Привет, Ангел!
Привидение-нетопырь, неожиданно оказавшееся ангелом, дёрнулось назад, за дверь, потом осторожно высунулось вновь, показав не только голову, но и белую полотняную рубаху без ворота, открывающую такую же, как лицо, бледную впалую грудь с выступающими острыми ключицами и тонкими рёбрами.
- Откудова оттудова? Его уже нет – оттудова! – отчаянью и страху ангела не было предела. – Хана немцам! Гитлер капут! Не знаешь, что ли?
- Знаю, знаю, - успокоил страшный пришелец оттудова. – Ты впусти меня, мы на крылечке посидим и выясним, кому хана и капут, а кому жить дальше. – Увидев не проходящий страх агента и подивившись слепоте Гевисмана, выбравшего для консервации такого хлюпика и труса, способного предать при малейшей опасности, успокоил, как мог: - Не бойся, пальцем не трону, а сговоримся – денег дам.
Успокоившись или поддавшись приманке, хлюпик выскользнул, наконец, как тень из дверей, показав, кроме белой рубахи, заношенные и бывшие когда-то белыми солдатские кальсоны с болтающимися подвязочками поверх всепогодных и внемодных русских опорок, одинаково пригодных для любого времени года. Повозившись у запора, он открыл калитку и посторонился, пропуская гостя во двор, чуть сгорбатившись в угодливом полупоклоне.
Владимир с удовольствием присел на некрашеную ступеньку крылечка веранды, по-хозяйски пригласив Ангела:
- Садись, в ногах правды нет.
Тот скромно присел поодаль, полуотвернувшись и не глядя на нового хозяина.
- Гитлеру капут, в этом ты прав. Но немцы живы… Живы и те, кто тебя завербовал, кому ты верно служил и от кого получал деньги, положенные на твоё имя в банк. Помнишь, в какой?
- В швейцарский.
Владимир не стал уточнять, в какой швейцарский, зная, что как банк, так и счёт в нём – мифические, и кроме небольших подачек в рублях, часто – в фальшивых, ни один из агентов от Гевисмана ничего не получил, оставляя свои заработки в его карманах.
- Сохранилось и твоё досье, - соврал Владимир, - с составленной и подписанной тобой анкетой, где указаны твои подлинные фамилия, имя, отчество и места рождения и проживания до войны. Есть и твоё обязательство служить верой и правдой рейху и фюреру, история жизни до разведшколы, успехи в ней, характеристики выполнения тобой заданий, расписки за оплату заданий, - всё, что заинтересовало бы НКВД, попади досье в их руки. Но, слава всевышнему, оно попало в руки американцев, наших друзей…
- …которые вместе с нашими сделали вашим большой «капут».
- …и те, - продолжал Владимир, проглотив обидное и едкое замечание не такого уж амёбного Ангела, - предлагают прежнее сотрудничество, но на новых условиях и с более высокой оплатой, которые сообщит резидент позже. Считай, что для тебя ничего не изменилось, только хозяин новый, а счёт в швейцарском банке, - он мстительно усмехнулся, - будет расти быстрее. Деваться тебе всё равно некуда, так что говори «да», и я пошёл.
- Куда пошёл? Ты ж денег обещал, - напомнил о самом интересном для себя сметливый соратник Владимира по тёмному делу, пытаясь получить плату не только вперёд, но и не обременяя себя обязательствами.
- Так ведь не сговорились ещё толком, - возразил невесть откуда появившийся совратитель ангелов.
Ангел поднялся.
- Пойду, воды попью, а то в горле пересохло.
Он не вошёл в дверь, а как-то очень тихо вскользнул в неё светлой тенью, и даже уходящих шагов не было слышно.
Владимир тоже поднялся, зашёл за угол веранды, вынул через заранее расстёгнутый ворот гимнастёрки из подмышечной кобуры наследственный вальтер, заготовленный перед ужином в гостинице, и, прижавшись к доскам животом и грудью, стал ждать, опустив руку с пистолетом вдоль туловища. Какое-то чувство, неизвестно какое по счёту, подсказывало, что с этой еле живой на вид и светящейся в темноте ходячей гнилушкой надо держать ухо востро.
И точно! Ангел появился так же тихо, как и ушёл. Владимир увидел его, когда тот уже спустился с крыльца и оглядывался, держа в вытянутой руке пистолет и разыскивая совиными глазами того, с кем надо окончательно сговориться. Спрятавшийся ненавистный вербовщик тихо нагнулся, нашарил на земле камешек и бросил снизу вверх в палисадник. Шум упавшего камня мгновенно переориентировал гостеприимного хозяина, и он, сделав быстрый шаг к углу дома, ещё больше вытянул руку с оружием, стараясь разглядеть затаившуюся цель. Он уже свыкся с мыслью, что прошлое благополучно кончилось и забыто, а оно, опасное и нервное, неожиданно вернулось с этим белобрысым верзилой, и овладевшие слабой душой отчаянье и страх толкали на необдуманный поступок. К тому же, манили чужие деньги и, наверное, немалые, которые можно было взять только у трупа.
- Стой! – вдруг услышал он за спиной и тут же почувствовал, как вся она, незащищённая, покрылась липким холодным потом, который струйками потёк по ногам, и нестерпимо некстати захотелось помочиться. – Не дёргайся, а то получишь пулю, и медленно-медленно положи пистолет у ног. Любое резкое движение, и ты – труп! – Ангел всхлипнул и выполнил требование невидимки, запросто разгадавшего его хитрость. – Умница! Теперь сними сапоги – зачем ты их напялил-то? – и переверни кверху подошвами. – Когда почти рыдавший недотёпа, старавшийся покорным поведением и прерывистыми покаянными всхлипами вызвать сердоболие и жалость к себе, выполнил и это требование, из правого сапога выпала, фиолетово блеснув лезвием в темноте, финка. Неумолимый экзекутор похвалил снова: - Смотри-ка, какой ты предусмотрительный! Подстраховался! Отойди, не торопясь, к стене дома, подними руки, обопрись ими о стену, ноги – пошире, и постой, не оглядываясь. Живей, повторять не стану!
Лишь когда и это последнее приказание было выполнено, Владимир вышел из-за укрытия, подобрал реквизированное оружие и, на всякий случай, уперев дуло вальтера под острую рыбью лопатку, обшарил подмышки и пах у ангелочка, но там ничего не было спрятано.
- Садись, - разрешил раскоряке, - поиграли, и – будет, пора завершать наше дало.
Тот быстро повернулся, на округлившихся от страха и безысходности глазах блестели детские слёзы, а всё лицо покрыла смертная испарина.
- Слушай, оставь меня, уйди! – взмолился он и вдруг упал на колени, громко стукнув костяшками о доски тротуара и протягивая к Владимиру обнажившиеся по локоть костлявые, просвечивающие насквозь, руки. – А я… я… я за тебя молиться буду!
От такого неожиданного делового предложения Владимир даже рассмеялся.
- Как же ты молиться будешь, когда душу дьяволу продал? – спросил он с сарказмом ангела с чёртовой начинкой. – Да бог, услышав такого ходатая, обоих пошлёт подальше. Нет уж, наши молитвы никто не услышит, и места в преисподней для обоих давно согреты.
- Господи, ну до чего ж я невезучий! – снова взвыл отвергнутый богом, поднимаясь с колен. – Нет мне места ни на земле, ни на небе. – Ангел осторожно, с опаской, присел рядом с посланцем Вельзевула. – И всё началось с первого дня войны.
Он утёр рукавом рубахи пот и слёзы, высморкался в подол и, смирившись с судьбой, затих, вспоминая те давние переломные дни.
- Мы жили в Шепетовке, когда ваши бомбили Киев. Потом объявили войну, и родители, поддавшись общей панике, вместе с соседями и ближайшими родственниками засобирались драпать в сторону столицы. Мы уже укладывали вещи, торопясь к объявленному утреннему поезду на Киев, когда в дом вошли двое в кожаных куртках, галифе, запылённых хромовых сапогах и фуражках с красными околышами. «Ты – Сташевский?» - спрашивают у меня, спрятавшегося за спины родителей, застывших над раскрытыми чемоданами. «Й-й-я…», - отвечаю дрожащим голосом, зная, чья кошка мясо съела. «Повестку получил?» «Какую повестку?» - тут же вклинилась на мою защиту мать. – «Ничего он не получал». Она-то не знает, что я вчера вечером сжёг эту повестку, и пепел по ветру развеял, надеясь, что до отхода поезда меня не хватятся. И вот, как обычно, не повезло. Стою за мамкиной спиной, молчу, и весь потом покрылся, аж течёт – есть такая у меня слабость, когда страшно.