Владимир на радостях чуть не спросил, зачем бочка, но вовремя вспомнил, что здесь нет заправочных станций.
- Я задержал диспетчера, иди, получи путёвку, пропуск и выезжай пораньше, чтобы добраться засветло. С тобой поедет экспедиторша. Она оставила адрес. Вот, заберёшь её утром из дома. Возьми обязательно тент и крепёжные верёвки, повезёшь скоропортящиеся продукты, консервы, разное барахло, она знает, надо, чтобы не вымокло и по дороге не утащили.
Переполнявшая радость мешала внимательно слушать, и Владимир только механически повторял: «Ясно».
- Возьми телефон диспетчера на всякий случай – мало ли что случится. На дорогах шалят банды, держи монтировку под рукой, никого не бери и никому не останавливай. У экспедиторши будет оружие. Всё. Действуй.
Могильный подождал, пока Владимир, торопясь, начертил себе на бумаге корявую копию маршрута, и ушёл, неторопливо унося массивное тело, не выразив никак своего отношения к примечательному первому дальнему рейсу новичка и оставив шофёра в смятении и сумбуре. Пришлось заставить себя сосредоточиться, несколько раз глубоко вздохнуть, мысленно повторить всё, сказанное начальником, наметить план действий и только тогда приступить к осуществлению.
Диспетчерша и то поздравила и пожелала ровной дороги.
С помощью задержавшегося на свою голову и потому чертыхавшегося работяги Владимир загрузил двухсотлитровую пустую бочку, накрепко привязал к борту проволокой, подогнал машину к заправочной будке и залил бензином под завязку. Хорошенько закрепил тент, особенно задний полог. Тщательно вымыл машину, что и так делал ежедневно к раздражению других шоферов, бросающих кормильцев ночевать грязными и неухоженными, торопясь по домам, где ждала такая же неухоженная полуголодная семья и успокаивающая четвертинка. Забросил в кузов инструмент, запаску, ящики, горбыль, посидел, соображая, что бы ещё сделать, поскольку уходить не хотелось, а хотелось выехать прямо сейчас. Пересилил бурлящую торопливость, успокоился и с сожалением ушёл домой.
В дорогу постояльца собирал Сергей Иванович, и видно было, что занятие это ему нравится. Особенно тронуло Владимира то, что, пересчитав свои деньги, он предложил половину и остался недоволен, когда отъезжающему еле-еле удалось отговориться. На родине такого не могло случиться. Немец, возможно, и не откажет, если у него попросят, объяснив, зачем и когда и с какими процентами вернут, но никогда не предложит сам. Было немного стыдно и приятно.
Ночь спал плохо, хотя и договорился с Сергеем Ивановичем, что тот подстрахует.
У дома экспедиторши несколько раз посигналил, вышла женщина в офицерской шинели, небрежно наброшенной на белую рубашку. Он узнал Травиату Адамовну и несказанно обрадовался, что едет с нею, а не с кем-то другим, что поездка начинается счастливо. Зевая, она позвала пить чай, но он решительно отказался, не желая терять времени, которое, ещё не начав тратить, уже экономил. Выехали в половине шестого, гремя по пустынным улицам, и Владимир всё боялся, что их вот-вот остановит патруль, но всё обошлось.
- В Вильнюсе задержимся, - прервала его воспоминания Травиата Адамовна, - посылку надо передать и взять кое-что.
- Хорошо.
- Сам что везёшь и кому, если не секрет?
Владимир сразу и не понял смысла вопроса потому, что ничего, кроме собственного хлама, не вёз.
- Ничего.
- Как ничего? – удивилась экспедиторша. – Неужели Шендерович ничего не всучил?
- Я его не видел перед отъездом.
Она недоверчиво посмотрела на Владимира, как будто подозревая заговор между хитрым главмехом и скрытным шофёром.
- Что-то темнит твой шеф, - и тут же оживилась, найдя решение загадки. – Или не доверяет с первого раза? Ты как с ним живёшь?
- Нормально, - ответил Владимир, и это было так в последнее время. – Он – начальник, я – работяга.
Краткий и непонятный ответ не удовлетворил Травиату Адамовну. Почти не сомневаясь, что Владимир что-то утаивает, иначе бы обязательно был товар, она, не таясь, будто впервые, разглядывала самоуниженного шофёра, с которым проехала полдороги, а ничего о нём не знает, хотя о себе рассказала многое. Она не понимала, что в разношёрстном сообществе людей Бог создал и таких, которым можно и хочется поплакаться, открыть душу, и через них Создатель знает о нуждах и мыслях расплодившейся до неимоверности капризной паствы. Владимир, сам не ведая, был одной из человеческих отдушин и божьим ухом.
- Что-то подозрительно прибедняешься, - попыталась Травиата Адамовна ещё раз вызвать на откровенность не по возрасту замкнутого соседа. – Никогда ещё при мне не было, чтобы Альберт Иосифович не послал с шофёром каких-нибудь запчастей или инструментов в обмен на продуктишки или дефицитные тряпки для себя. Похоже, что-то случилось из ряда вон выходящее.
Она замолчала, пытаясь разобраться в настораживающем «из ряда вон выходящем», или вообще убежала мыслями в партизанское время, когда всё было просто и ясно, не надо было хитрить и пресмыкаться, служить передаточным механизмом между начальствующими махинаторами, обеспечивая левые комбинации и запретный товарообмен, а заодно и собственное сносное существование за счёт выделенных крох.
А Владимир вспомнил о Сашке, которому с его больными лёгкими так не хватало хорошего усиленного питания, присваиваемого такими, как Шендерович и директора всяких баз, да и вообще не хватало еды, не говоря уже о хорошей.
Вчера вечером он выкроил несколько минут и забежал к нему, чтобы поделиться радостью и узнать, не надо ли что привезти. В дверях прихожки встретила Вера. Недружелюбно, не здороваясь, указала рукой на дверь в комнату мужа и ушла в кухню, где хныкала Настя. Тут же в прихожей у стены стояли чемодан и большая корзина с какими-то, явно женскими, вещами. Владимир по-свойски, не постучавшись, распахнул дверь к Сашке и остолбенел на пороге, поражённый увиденным. Хозяин одетым полусидел на постели, подпёртый несколькими подушками, а рядом разместилась Анна и чем-то поила его с ложечки. На столе стояли баночка, наполовину заполненная мёдом, дымящееся молоко в кружке, кусок нарезанного батона, ещё что-то на бумажках и в пакетиках. Всё увиденное было так нереально, что Владимир на мгновенье зажмурил глаза, а когда открыл – ничего не изменилось. Не найдя ничего лучшего, он, забыв поздороваться, спросил:
- Что, Вера куда-то уезжает?
- Почему ты так решил? – спросил в ответ заалевший Сашка, пытаясь подняться, но Анна придержала, и он, смирившись, снова опустился на подушки. – Вот, лечит снадобьями, - сказал он виновато.
Знахарша зыркнула на незваного пришельца недобрым взглядом, проклиная, наверное, про себя за то, что нарушил созданную ею идиллию, и продолжила курс, но больной, стесняясь, отклонил руку врачевателя с целебным зельем в ложечке и всё же поднялся с постели.
- Так почему ты решил, что Вера уезжает?
- Там, в коридоре, вещи стоят собранные, и она, вроде бы, одета… - ответил предположением непрошеный гость.
Сашка слегка отодвинул Анну, преграждавшую путь, и быстро вышел. Наступила натянутая тишина, когда присутствующим говорить не о чем, не хочется, и вообще нежелательно быть вместе. Она так и не простила Владимиру пренебрежения к себе там, на поляне у железнодорожной насыпи, люто ревновала к найденному и присвоенному герою, а Владимир чувствовал душевную мелкоту созревающего собственнического женского характера, увлечённого картинкой, пафосной героикой, и ещё больше невзлюбил за то, что она здесь, на месте Веры. Через несколько лет, если ей удастся охмурить Сашку – а дело, похоже, за малым стало – она будет, пыжась от гордости, рассказывать соседкам, как её муж спас от бандитов целый поезд, как она ему помогала, и вряд ли упомянет о демобилизованном офицере, подвернувшемся к случаю. Приходилось только поражаться бесстыдным настырности и навязчивости девчонки, забывшей или не признающей элементарных правил приличия и открыто, не таясь, отбирающей мужа у живой жены, нисколько не стесняясь жертвы. И Вера, похоже, уступила, не в силах противостоять наглости молодой соперницы, а может быть, ещё и потому, что настоящей любви у них с Сашкой не было, а была его дань уважения к брату, связавшая их на время в общем горе.