Отец больше не всемогущ. Отец отступился и оставил сына в чужих грязных руках, он бессилен, он ничего не может сделать... Он беспомо- щен, будто мальчик, пусть хоть как сверкают нашивки на парадном мунди- ре, пусть хоть кому отдаются грозные приказы, пусть хоть сколько крейсеров поднимаются из своих шахт... Город в тысячу, в десять тысяч раз сильнее злобного Поселка - но Ивар лежит здесь, на перекрестке, ле- жит ничком, и перед глазами у него темнеет след чужого башмака...
Слез больше не осталось; он лежал неподвижно, и в измученное тело возвращалась боль.
Саня завтра будет дома. Да что завтра - уже сегодня... Саня уходит - а Ивар остается, и отец допустил это... Белый Рыцарь не оглянулся, холодная земля, ржавые прутья клетки...
Он содрогнулся и сел - ему послышались голоса. Нет, тихо... Четыре улицы, как четыре огромные трубы, расходились под прямым углом, и в недрах их было темно и пусто, как в брюхах голодных чудовищ. Тускло мерцали светильники под потолком; в центре перекрестка - Ивар вздрогнул - возвышалась неподвижная темная фигура.
Он боялся пошевелиться, прежде чем не убедился окончательно, что это не человек. Тогда он через силу встал и, медленно ступая разбитыми о дверь ногами, приблизился.
Посреди перекрестка стоял просто необработанный камень - высокий, в рост взрослого человека, тщательно укрепленный на металлическом постаменте. Кое-где, на месте сколов, посверкивали прожилки кристаллов; камень отбрасывал четыре тени, потому что прямо над ним нависали четыре тусклых светильника.
Ивар обошел камень кругом. Нигде в Городе он не встречал ничего подобного; с первого взгляда он почему-то понял, что это не украшение и не причуда дизайнера, что это нечто странное, совсем неведомое, чу- жое...
Он всхлипнул и сел, привалившись к камню спиной, полностью скрыв- шись в одной из четырех коротких теней.
Ничего. Ничего... Будет новый день, и, возможно, случится что-то хорошее... Надо держаться. Может быть, у Поселка что-нибудь испортится или взорвется... И тогда Барракуда сдастся Городу с позором. Сдастся... Что они говорили о тюрьме... Он бежал из тюрьмы? Из тюрьмы нельзя бе- жать, отец рассказывал... Нет, не надо об отце, слишком грустно... Ти- гарды... Кто такие тигарды... Где он слышал раньше это слово...
...Непроходимый лес. Узкая дорога, и ветви сплетаются над головой. Мерно покачивается седло, и покачивается спина едущего впереди, и постукивают копыта сзади... Мелькнул огонек - и погас. Вечереет, и лу- на, круглая и желтая, как привидение, понемногу наливается белым... Ка- валькада выезжает на перекресток, и посреди его высится черный высокий камень, и кто-то сидит, привалившись к камню спиной... ("Весь в кро- ви... зачем ты оставил его... а не старшего... проблемы...") Сидящий - мальчик в странной одежде, грустный, измученный, маленький...("Он еще маленький... Зачем ты...") Тень от камня укрывает его с головой, он си- дит неподвижно и смотрит снизу вверх на огромных всадников, но в глазах его нет страха - только доверие и доброжелательность. Фыркают кони... Всадники спешиваются, луна горит так, что полночь кажется ясным днем... Кто-то протягивает мальчику руку, он поднимается, кладет ладони на не- ровную поверхность камня...
- Мама!..
- Не плачь, воробей. Не трать своих слез.
- Они говорят, что тебя нету... нигде. Нигде, кроме моих снов, ма- ма!...
Прикосновение теплых губ.
...Они ныряли на дно бассейна - собирали разбросанные игрушки, кто быстрее, и быстрее всегда оказывался Саня; в какой-то момент Ивару показалось, что жить вовсе незачем - раз он такой маленький и слабый, и вечно проигравший. Он заплакал, и слезы, поначалу горькие и злые, вскоре сменились солеными и жалобными. Ему так хотелось, чтобы его по- жалели - и мама вошла в бассейн, погрузилась по плечи в теплую воду, кончики ее волос намокли и потемнели, и заколыхались, как подводная трава...
И они плыли.
Ему казалось, что мама - большой морской зверь, а он, Ивар - де- теныш. И что нету пластиковых стенок, а есть бесконечный океан, безб- режный, как космос, подчиненный плавному ритму приливов и отливов, и они с мамой плывут, кочуют, плывут...
- Мама, не уходи!!
Сон закончился.
Некоторое время он сидел, не открывая глаз. Возвращался в реаль- ность. Падал в нее, будто в колодец, чувствуя, как высыхают на щеках бороздки слез.
Потом он разлепил веки - и увидел в двух шагах перед собой темную, тоже будто каменную, человеческую фигуру.
Барракуда сидел на полу, подогнув под себя одну ногу и обняв коле- но другой. В глазах его, выпуклых, как линзы, отражались четыре све- тильника.
Ни один, ни другой не сказали ни слова. Ивар все так же сидел, прислонившись к камню, и смотрел мимо Барракуды, в пространство; Барра- куда, казавшийся статуей, глядел не на Ивара, а на камень. Больше на перекрестке улиц-труб не было ни души.
Первым не выдержал Ивар:
- Выследили, да?
Голос его, неожиданно басовитый, показался незнакомым ему самому.
Барракуда вздохнул:
- Как ты... что привело тебя на этот перекресток, а?
Ивар не счел нужным отвечать. Он отвернулся - и прижался к камню щекой.
- Ты улыбался во сне, - сообщил Барракуда. - Может быть, расска- жешь, что снилось?
Ивар ощерился так презрительно, как только смог. Сейчас. Сейчас, у-тю-тю, он расскажет, в подробностях расскажет, у-сю-сю...
- К этому камню хорошо приходить, если больно, - сказал вдруг Бар- ракуда шепотом. - Касаться, сидеть рядом... Ты вот ухитрился заснуть. Тебе лучше?
Ивар невольно прислушался к своим ощущениям - и с удивлением по- нял, что да, лучше. Не было боли - ни в ногах, ни в локтях, ни в затыл- ке; не саднили опухшие глаза, и не так горько было думать о плене, о маме, об отце...
Он вздрогнул. Нет, об отце лучше все-таки не думать.
- Некогда камни росли из-под земли, - сообщил Барракуда тихо. - Их корни тянулись глубоко-глубоко, в самые недра... А на поверхности - вот, стояли камни, такие, как этот, их поливал дождь, их сек ветер, па- лило солнце... Потому что стояли они не в подземном бункере, а прямо среди степи, или среди леса... Ты, наверное, не представляешь себе...