— Это то, что мы называем Великой Скорбью.
— Вот именно, вы.
Затем Дюран кивает на двух человек, сидящих справа от него. Один, тощий, чистит ногти метательным ножом. Второй разглядывает меня. На его эбонитово-черном лице белки глаз кажутся неуместно снежно-яркими.
— Белого зовут Егор Битка. Он у нас, помимо прочего, связист. На самом деле, связист снаружи полезен, как кружка в аду. Но традиции надо уважать, и поэтому мы исправно всюду таскаем за собой рацию. А черножопый — капрал Марсель Диоп. Специалист по чему угодно, но большой мозготрах.
Слово «черножопый» из его уст звучит почему-то не оскорбительно.
Оба солдата изображают что-то вроде небольшого поклона. Диоп, кажется, искренне, а Битка — с иронией. Это бледный блондин с шейными мускулами, натянутыми, как корабельные канаты.
— Битка — сербская фамилия? — спрашиваю я его.
Он не отвечает.
Я говорю:
— По-сербохорватски «Битка» значит «битва».
— Да ну? А Диоп? Диоп тоже что-то значит? — усмехается он.
Я не отвечаю.
— Вон те два джентльмена, — продолжает капитан Дюран, — рядовой Гвидо Греппи и капрал Марко Росси.
Оба военных молоды. Несомненно, они родились после войны.
— Я думал, что Швейцарские Гвардейцы — они вроде как швейцарские, — говорю я.
— Когда-то были. Теперь набор персонала из удаленных регионов несколько, как бы так сказать, затруднен. Но все же мы еще довольно многонациональны. Как и Церковь, впрочем. Дэниэлс — точно не итальянская фамилия.
— Я родился в Америке. В Бостоне.
Я оглядываюсь по сторонам, пытаясь понять, где находится оставшийся член отряда.
В этот момент в комнату входит самый странный человек из всех, что я когда-либо видел.
— Извините. Когда долг зовет… — ухмыляется он.
А потом испускает газы разрушительной силы.
— Извините, — повторяет он тоном ни о чем не жалеющего человека.
Каждый видимый миллиметр кожи этого солдата покрыт татуировкой. Орлы, змеи, кресты, звезды и кометы. Татуировки голубые, как его глаза. Довольно трудно понять, сколько ему лет, но на вид — что-то около сорока.
— Отец Дэниэлс, — говорит капитан, — представляю вам рядового Карла Буна. Он бы уже дослужился до чина майора, если бы не коллекционировал дисциплинарные приговоры. Сколько раз ты оказывался под трибуналом, Карл?
— Numerari non potest, — отвечает тот на безупречной латыни.
Неисчислимо.
— Прежде чем стать кем-то поинтересней, Карл был семинаристом. Татуировки крестов восходят к тем временам, Карл?
Солдат мотает головой. Драконы на его бритом черепе изгибаются и, кажется, готовятся к прыжку.
— He-а, мой капитан. Кресты я сделал позже. Единственные татуировки, оставшиеся от тех несчастных лет, проведенных в Серых Стенах, — это зарубки, которые я делал бритвой на своем хере. Хотите, покажу, отец? Я разрешу вам пересчитать их!
Капитан Дюран сверкает на него глазами, взглядом указывая на стоящего в глубине комнаты кардинала Альбани.
— О, прошу прощения, Ваше высокопревосходительство. Простите недостойного сына Святой Римской Церкви…
— Сегодня вечером можешь пойти исповедаться у кардинала, — предлагает Дюран притворно-серьезным тоном.
Солдат сгибается как от удара. Он трепещет, и нелегко сказать, притворно или нет.
— Нет, капитан. Нет, прошу вас. Именно в исповедальне я потерял невинность. И ту, что спереди, и ту, что сзади, хоть и не помню, которая из них сдалась первой.
— Прекрати валять дурака. Сядь.
Солдат подчиняется.
— Не обращайте на него внимания. Бун идиот. Кроме того, хронический лжец. Нравится она вам или нет, святой отец, но вот это и есть наша команда. Вам придется жить с этими господами на продолжении всего путешествия.
— Ну, может, и не всего… — бормочет сержант Венцель достаточно громко для того, чтобы все расслышали его слова.
— В каком смысле? — спрашиваю я.
— В том смысле, что это такое долгое путешествие… Сомнительно, что все мы сможем добраться до Венеции и обратно…
— Morituri tesalutant! — восклицает Карл, вскакивая и выбрасывая руку в пародии на нацистское приветствие.
Идущие на смерть приветствуют тебя.
Я смотрю на стены за спиной этих людей. Краски фресок в полутьме кажутся бледными и землистыми. Апостол с нимбом воздел руки в молитве. Разрушенная вековой сыростью надпись у его ног неразборчива. От сырости же растеклась красная краска губ святого, превратив его тем самым в злобное создание, в демона с перепачканным кровью ртом.
Я вздрагиваю.
— Выпейте глоточек, святой отец, — ухмыляется Карл, протягивая мне кружку, из которой несет убийственным картофельным самогоном, единственным доступным здесь алкогольным напитком массового потребления.
— Несмотря на официальный запрет, некоторые пытались перегонять и грибы. Говорят, результаты иногда были… своеобразны, как сказал бы Егор. Верно, Ег? Ты понимаешь о чем, я, да? Егор видит призраков, — с притворным жеманством шепчет он мне на ухо. Его дыхание воняет, как ликеро-водочный завод. — Егор слышит призраков…
— Спасибо, я не пью, — отвечаю я, возможно, слишком поспешно.
— Как? С таким именем, и не пьете? Ну ничего себе!
— Простите, в каком смысле «с таким именем»?
— Джон Дэниэлс. Разве в Америке уменьшительное от Джон — не Джек? Выходит, вы Джек Дэниэлс! Отец Джек Дэниэлс, как знаменитое виски!
Мне стоило бы поправить его. Сказать, что Джек Дэниэлс — не «оно», а «он», американский виски, и что это совсем другое дело. Но я предпочитаю улыбнуться его игре слов, соврать и повторить, что не пью. Не зная, что это прозвище я буду носить до самого конца путешествия.
— Хватит болтать, ребятки, — отрезает Дюран. — Об этой миссии вы уже знаете все, что вам следует знать, так что не будем терять времени. Вот это гражданский, которого мы должны сопроводить к цели и назад. Точка. Познакомиться с ним поближе вы успеете во время пути. Вопросы есть?
Один из итальянцев, имя которого я уже забыл, поднимает руку, как ученик на школьной скамье.
— Можешь говорить, Марко.
— Я хотел бы только узнать, предусмотрены ли боевые? Я о надбавке.
Дюран покачивает головой:
— Хотел бы я знать, куда подевалось старое доброе стремление к славе. Деньги, деньги. Вы ни о чем другом не думаете. Ответ — нет, эта миссия не считается боевой. Мы никого не должны преследовать. Все, что от нас требуется, — сопроводить этого гражданского к цели и вернуть его сюда целым и невредимым. По-моему, это не бог весть какое дело.
— Может, мы в этой миссии, как вы говорите, никого и не будем преследовать, но несомненно, найдется кто-нибудь, кто будет преследовать нас. И потом, сколько времени нам придется провести снаружи?
Прежде чем ответить, Дюран долго смотрит на него.
— До Венеции около пятисот километров.
Итальянец присвистывает.
— Пятьсот километров…
— Я исхожу из того, что, особо не торопясь, мы можем преодолевать около двадцати километров в день. Это значит, мы сможем добраться туда за четыре недели.
— Четыре недели снаружи?
— Около того.
— Невозможно! А потом еще столько же, чтобы вернуться… И сколько времени нам придется провести в Венеции?
— Это зависит от отца Дэниэлса.
Я чувствую, как лица всех присутствующих поворачиваются в мою сторону.
— Представления не имею, честно говоря, — отвечаю я. — Я не знаю, сколько мне там понадобится времени. Может, совсем чуть-чуть.