Мы один за другим выбираемся из палатки, уже начинает темнеть, и потоки воды бегут у нас по ногам. Дождь словно бы усиливается, вода на реке кипит под его силой, но если раньше дождь падал прямо, то теперь он хлещет чуть наискось. Ветра еще не чувствуется, ветер пока не может перебить силу дождя, хотя за то время, что мы провели в палатке, что-то произошло — все вокруг словно потяжелело, помрачнело, набрякло, готовилось что-то новое, оно пока таится, но уже готово рухнуть на нас, на остров, на реку и придавить всех своей тяжестью. Что это такое, никто не может сказать, все дышат тяжелее, чем раньше, и я пытаюсь раздвинуть тугой от сырости ворот телогрейки.
— Ставь палатку, ребята, пока светло, — Самородов выбирает место сразу и указывает большой, торчащий из земли осколок скалы. — Рядом. Одним концом за камень закрепите. Давай, давай, начинай, ребята, шевелиться. Толька, а ты проверь лодку. Я пока осмотрю остров, потом распределимся.
— Я с тобой пойду, Денис. Сегодня катер здесь будет — переночуем, ничего.
Я вижу, как огромная до нелепости фигура Васьки Мостовца исчезает в дожде, за ним уходит Терентьев, и вслед ему Чернов кричит:
— Терентьев, через часок подойдешь к катеру, мы здесь распределимся.
— Хорошо, Виктор Петрович, — доносится до нас голос Терентьева.
Мы с Савиным и Венькой Чижиковым начинаем ставить палатку, и по нашим ногам все бегут и бегут потоки воды. Мне холодно, я чувствую себя маленьким и слабым, ничего нельзя сделать — хочешь не хочешь, приходится забивать колья, натягивать полотно, и дождь размывает тебя, от дождя можно сойти с ума. Еще немного, и все, все бросишь, и закричишь, и кинешься в этот хлещущий с неба холодный, бездушный океан, бросишься и захлебнешься. На берегу радостно вопит Толька Устюжанин, и его голос заставляет всех вздрогнуть.
— Ты чего? — кричит, надрываясь, Савин.
— Рыбу поймал, — доходит до нас сквозь дождь ответ. — Прямо на берег выскочила! Эх черт, здоровая, кижуч, кажется!
— Давай ее сюда! — загорается Савин, но останавливается под взглядом Чижикова и с кряхтеньем начинает забивать колья обухом топора. — Окапывай канавой кругом, поглубже бери, — говорит он мне. — Смоет.
Вспомнив, он опять распрямляется и кричит Тольке Устюжанину:
— Ты его камнями привали да место заметь — утром сварим!
Мокрый черенок лопаты противен и холоден, теперь хоть есть какое-то дело, и лопата скрежещет по гальке, и тело понемногу согревается. Я копаю с остервенением и со злобой думаю о Козине. Чем он лучше нас?
Первый порыв бури рушится на реку через полчаса примерно, когда палатка уже стоит и мы с Венькой Чижиковым заваливаем ее края мокрой галькой, чтобы не сорвал ветер. Уже темно, а Самородов с Черновым все не возвращаются, у берега стучат моторы катера — его прожекторы освещают реку перед островом, и мы торопимся, на остров лезет лес. Первый шквал ветра рушится как-то наискось сверху, разрывая дождь, палатка выгибается к земле, трещит. Савин хватает ее ускользающий край и, споткнувшись, падает; нам кажется, что над островом еще долго мерцает белесый, медленно исчезающий свет, а с востока уже накатывается новая волна.
— Помогите лодку вытащить! — кричит Толька Устюжанин, и мы, высоко поднимая ноги, спешим на крик и совместными усилиями выволакиваем лодку на берег, подальше от воды.
— Вот бодяга, чуть не унесло, — говорит Толька Устюжанин, отдуваясь, — если б не проведал раньше, поминай как звали. Слышите, трос звенит, как балалайка, вот зараза.
В голосе у него еще испуг и радостное возбуждение, что уберегли лодку. На нас кто-то надвигается из темноты — это подходят Самородов с Черновым.
— Лодку вытащили? Успели? Ага, молодчаги.
Глаза привыкают к темноте, и мне кажется, что дождь начинает слабеть, не так хлещет, или это мы уже окончательно привыкли. Подходит Терентьев, затем от палаток — Козин, он с багром, и все вначале молчат.
— Мы с Денисом осмотрели остров, — говорит Чернов, словно ничего не случилось. — Есть два опасных места, черт их возьми, лес набивает на косу, — Чернов машет рукавом в темноту, — там будет бригада Терентьева. Они уже приловчились к той косе. Ты что, Козин, — спрашивает он Козина, — уже отдохнул?
— Отдохнул.
— Ну что ж, хорошо, пойдешь в свою бригаду, — голос Чернова все так же ровен, словно он не придает приходу Козина никакого значения, и другие вместе с ним не обращают на Козина внимания и продолжают заниматься каждый своим делом.