— А меня мучить можно? — невольно вырывается у меня, и я чувствую, как краснею, потому что она мне ничего еще не обещала, и никакого серьезного разговора между нами не было, и я не имею права ничего от нее требовать. Она пропускает мою дерзость мимо ушей, она лишь на минуту прикрывает глаза, и я чувствую, как сильно я ее люблю и больше всего вот за эту изумительную чуткость. У нее на коленях розовый лист тополя, я не знаю, почему он розовый, но это лист тополя.
— Кто у тебя убирает квартиру? — спрашивает она, легонько прикасаясь к моим пальцам, сжавшим чугунную спинку скамьи.
Я еще сильнее сжимаю пальцы.
— Сам… Кто же еще?
— Хочешь, я приду как-нибудь.
— Ни за что, — неожиданно пугаюсь я. — Ты чего это выдумываешь, Галка?
— Я могла бы прийти, ну, в субботу, — говорит она, и я вижу, как смеются ее глаза. — Или лучше в понедельник на следующей неделе. Я хорошо умею мыть полы, честное слово.
— Честное слово? — еще более растерянно переспрашиваю я. Она поворачивает ко мне лицо, и я плохо вижу его сейчас.
Она говорит всего только одно слово, и я скорее угадываю его, потому что все звуки и шум исчезают.
— Ваня… — говорит она, и я почти содрогаюсь — так долго я ждал, когда она это скажет. — Ваня!.. — И я не даю ей договорить, я беру ее за плечи, худые, теплые, самые лучшие плечи в мире, притягиваю к себе всю ее и целую. Целую полураскрытые губы, потом глаза, потом опять губы. Этот героический поступок я совершаю неожиданно для себя, потому что я — это уже не я.
— Ваня! Ваня! Ваня! — говорит она.
— Галка… Галка…
До меня доносится чей-то звонкий голос — я озираюсь и вижу прямо перед собой длинноногого мальчишку с белесым лихим чубом.
— Брысь, — говорю я ему удивленно. — Ты откуда?
— С луны, — отвечает он. — Ты разве не видел, как я только что приземлился?
— Ах ты шкет! — удивляюсь я и делаю угрожающее движение встать. Мальчишка независимо удаляется, и я показываю ему вслед нос. Галка смеется, поправляя волосы.
— Значит, придешь? — спрашиваю я, боясь выпустить ее плечи.
— Приду, Ваня. Ты меня поцеловал, — говорит она и подносит ладони к щекам и пугается: — Ой!..
— В понедельник вечером, — настаиваю я.
— В понедельник, — медлит она. — Вечером. Я бы пришла раньше, но всю неделю у меня лабораторные занятия.
— Тогда я не поеду с ними на левый берег, не хочу.
— Почему? Ты всю неделю был в ночную, тебе надо отдохнуть. Поезжай, погрейся на солнце и за меня тоже. А когда-нибудь мы поедем только вдвоем — понимаешь, только ты и я. — Она пристально, как-то незнакомо пристально смотрит мне в глаза.
— Когда, Галка?
— Скоро. Может быть, даже через неделю.
— Мне будет там неудобно, они же вдвоем, — говорю я, опять думая о своем, о том, как мне не хочется ехать на левый берег без Галки.
— Ну ладно, никто же тебя не привязал к ним. Заберись куда-нибудь подальше и поспи.
— Я возьму Хемингуэя, я его еще не дочитал. «Праздник, который всегда с тобой».
— Как хорошо сказано! «Праздник, который всегда с тобой». Я тоже хочу прочитать. Ладно?
Я гляжу на нее, и она встает. Я гляжу ей вслед, вижу, как она уходит, мне хочется оторвать от земли глупую чугунную скамью и швырнуть ее под обрыв к Амуру. Я бы сделал это, если бы, уходя, Галка то и дело не оглядывалась. А потом, когда она уже совсем скрылась, мне показалось, что бросать скамью под обрыв совсем не к чему, на этой скамье еще могут сидеть, разговаривать и целоваться, и перед ними будет большой и ласковый Амур, глянец и блеск солнца.
Я захватываю свою сумку и спускаюсь к дебаркадеру — я готов обнять Тулузина и его девушку, которая, подняв пушистые светлые брови, пристально меня рассматривает.
— Иван, — представляюсь ей я. — Иван Забавников.
— Таня, — доверчиво протягивает она мне маленькую прохладную ладошку.
— Где Галка? — спрашивает Тулузин, затянутый в брюки, наглаженные до остроты, и в шерстяную серую рубашку с коротким рукавом, навыпуск, несмотря на жару — зато последний писк моды. Из сумки у него торчат какие-то иллюстрированные журналы и две ракетки.
— Она не поедет, — говорю я. — У нее мать заболела.
— Жаль…
— Я не буду вам мешать, Степан. Я только с вами до левого берега.
— Ну чего там… Едем, едем.
Лежа на песке и рассматривая листья на свету, я ни о чем не думал. Была погода, густое июльское солнце сквозь листья не жгло и не слепило, и тело приятно тяжелело от обилия мягкого зеленого света и тепла. Город на другом берегу реки был в густой желтоватой дымке, как всегда, дымила ТЭЦ, а здесь в тени было прохладно, сумрачно и тихо и тени низкого тальника медленно шевелились на песке, как водоросли. Я, под каким-то предлогом, ушел в самый дальний конец пляжа и еще дальше, где никого не было и были одни тальники, песок и солнце и еще две остроносые чайки-рыболовы — у них, вероятно, неподалеку находилось гнездо. Они изредка садились на узкую песчаную отмель недалеко от берега и тоненько, жалобно кричали.