Он выворачивает свои карманы и вытряхивает на ящик комья денег; Коржак не считая подгребает их в банк и распечатывает новую колоду, а Полосухин, сразу обессиленный весь, нелепо обвисший грудой тряпья, выползает из палатки, и Воромееву кажется, что он плачет.
— В банке тысяча пятьсот, — говорит Коржак и глядит Воромееву прямо в глаза, и Воромеев глядит ему в расширившиеся зрачки, и они ненавидят друг друга.
Коржак неторопливо складывает деньги и сует их в черный, с задергивающимся шнуром мешочек, кажется, кожаный.
— Дай карту, — просит Воромеев, не узнавая своего голоса.
Коржак дает и медлит; он наслаждается своей властью, он почти не может сдержать своего торжества, когда Воромеев просит карту; его все время раздражал именно Воромеев — выставился, сидит и пялится, думал Коржак, а черт его знает, что у него в башке. Да еще кривится, как на дерьмо наступил, тоже сопляк, мешает по-настоящему, до конца, в игру войти. А вот теперь порядок, стоит хорошенько проучить, чтобы почаще вспоминал.
— На сколько? — небрежно и даже несколько презрительно спрашивает он Воромеева, ворочая языком изжеванную папиросу во рту. — Последний круг, Андрюша, давай.
У Воромеева деревянная спина, он решает все одним махом покончить, он уже усвоил, как ему кажется, несложную тайну игры и знает, что выиграет…
— На сколько? — нетерпеливо повторяет Коржак, не глядя и выплевывая папиросу.
— Ровно на половину, — неожиданно твердо чеканит Воромеев, и в палатке воцаряется молчание. Воромеев слышит, как трется о прибрежную отмель река, он улавливает этот шорох, и ему хочется бросить карты, засмеяться прямо в лицо Коржаку и выйти к реке, туда, где так хороша и свежа ночь и где можно глубоко, до боли в груди, вобрать в себя чистый воздух, но глаза Коржака держат его, не отпускают, и в них готова засветиться насмешка, и Воромеев уже не слышит больше реки.
— Деньги на стол, — говорит наконец Коржак. — Ты, Андрюша, не обижайся, порядок есть порядок, особливо в деньгах.
Воромеев жмет плечами, бормочет: «Чего мне обижаться?» — и выбрасывает на стол аккуратно перевязанную крест-накрест шпагатом пачку.
— Здесь тысяча, — говорит он со спокойно-напряженным лицом, в то же время понимая, что никого не обманет своим деланным спокойствием, и тихонько начиная злиться от этого. — По пятьдесят.
Коржак молча держит колоду, и все, в том числе и Воромеев, не отрываясь следят за его пальцами. Воромеев берет карту, которую ему протягивают, и, еще не заглядывая в нее, знает, что это за карта; у него странная уверенность, и он, не вскрывая, выбрасывает на ящик карты и говорит:
— Двадцать одно!
И уже потом видит: действительно двадцать одно — пиковый туз и червовая десятка.
— Двадцать одно, — говорит он, засовывая в карман свою пачку и придвигая к себе кучу денег; он видит над головой у Коржака изумленные, большие глаза Полосухина и начинает рассовывать деньги по карманам деловито и спокойно, он знал, что выиграет. Полосухин завороженно следит за его руками.
— Андрей, — слышит он и, слегка поворачивая голову, видит у себя за спиной Кольку Ветрова, который жарко дышит ему в затылок.
— Чего тебе?
— Андрей, а ведь моя инициатива, — Колька так и говорит: «инициатива».
— Ну, так что, процент хочешь получить?
— Да ты что? — пугается Колька. — Просто говорю, здорово, а? Ты больше не играй, Андрей, слышишь, а?
— Будем играть? — перебивая, спрашивает Воромеев и видит горящие глаза Коржака. Коржак сует Воромееву колоду карт, их руки соприкасаются, и оба тут же их отдергивают.
— В банке пятьсот, — говорит Воромеев, тасуя карты, и опять на ящике начинает расти куча денег, и Ветров тяжело дышит Воромееву в ухо из-за плеча.
— Не играй, — шепчет он, то и дело дергая себя за ворот рубахи, и Воромееву кажется, что ворот у него вообще вот-вот отлетит. Это его занимает и успокаивает, он вдруг усмехается.
— В банке тысяча, — говорит он.
— На половину, Андрюшенька, на половину, чего нам с тобой мелочиться, — отвечает Коржак, и Воромеев кивает.
Карта Коржака бита.
— В банке тысяча шестьсот, последний круг, так, что ли, говорят?
Коржак взвешивает на громадной ладони свой значительно потощавший, засаленный до тусклого блеска мешочек.
— На тысячу, Андрюша, — говорит он ласково, и, когда эта тысяча ложится на ящик, деньги начинают сыпаться на брезент.
— Кончай, ради своих бедных мамы и папы! — молит Колька Ветров. — Хватит…
— Играть до конца! — обрывает его резкий голос Коржака. — Ветров, ты чего в ногах путаешься? Выметайся отсюда, пока за шиворот не выволокли. Здесь мужское дело. Еще подашь голос — вышибу.