— А ну, москвич, покажи, чего стоишь!
У Ирины тихо и неспокойно сжалось сердце, она только сейчас поняла, как остро и по-детски беспомощно ненавидела эту красивую распутную бабу, и от собственной беспомощности съежилась, опустила глаза.
Косачев оглянулся по сторонам, пожал плечами, Ирина впервые увидела его усмешку, неторопливую и умную; пригладив обеими руками волосы, он, к изумлению девушки, пошел, подергивая плечами и неся руки слегка выставленными, ладонями вперед и вверх.
Александр появился, когда пляска была в самом разгаре; за ним боком протиснулся Афоня Холостяк, он был без шапки, и оба еле держались на ногах; Ирина увидела, вернее, почувствовала Александра сразу; она сидела спиной к двери. «Да мне-то что, мне что, — подумала она, — он ради нее пришел, ну и пусть, пусть полюбуется на эту бабу, вон как она заливается! У него даже гордости никакой, напился до свинства, еле на ногах стоит».
Но это уже не Галинка, не та Галинка, какой ее знают в поселке; в плавных изгибах рук, в победной посадке головы, в осанке нечто дразнящее, бесстыдное, и беззастенчивый зов, и женское лукавство, и страсть.
— Бес-девка! — восхитился кто-то из зрителей.
— Смотри, смотри!
Галинка скромно потупилась, поплыла вокруг Косачева, близкая и недоступная, дразнящая; вот-вот покорно опустятся руки, и все кончится, но всякий раз она ускользала, смущенно встряхивая головой.
Взгляды танцующих прикованы друг к другу, Косачев на ходу сбросил пиджак, и зрители настроились еще теплее, потому что был он тонок и строен — совсем мальчишка на вид.
— Хороша пара! — выдохнул кто-то у двери. — Эх, куда, куда вы улетели?
Растолкав людей, Александр шагнул в круг и остановился, покачиваясь, перед отбивавшей чечетку Галинкой, руки у него были в мазуте, не умывался после работы, и взгляд тяжелый и мутный. У Галинки со щек медленно сходил румянец, на лице четче вырисовывались брови; она ловко обходила неожиданное препятствие, темп танца все убыстрялся.
Та-та-та… Та-та-та…
И вдруг все услышали тяжелое, хриплое:
— Ах ты… с-сука!
В следующий момент Ирина едва не вскрикнула, Галинка почти незаметно взмахнула рукой, и голова Александра неловко откинулась, потом все увидели, что у него из рассеченной губы ползет темная струйка крови.
— Сопляк! Пить не умеешь — не берись!
Баян пустил петуха и смолк, кто-то среди полнейшей тишины одобрительно вздохнул:
— Как она его… а?
На глаза Ирины мучительно наворачивались слезы; скрывая их, она повернулась к рассерженно шумевшему у двери Афоне Холостяку и увидела, как Александр, пошатываясь, бросился к выходу, перед ним поспешно, со смехом расступились, и Галинка, бледная и решительная, повернулась к баянисту:
— Что замолчал, Васенька? Сыграй повеселей какую, где наша не пропадала!
И Александр, с порога услышав ее голос, оглянулся, ему хотелось сказать что-нибудь обидное и злое, ему было стыдно, и лица людей плыли, мешались; он выскочил за дверь, ненавидя себя, Афоню и особенно ее, он даже по имени сейчас не мог ее назвать, выбирая для нее самые последние ругательства, которые приходили в голову; он шел, спотыкаясь, и, когда огни поселка кончились, ему стало легче, его уже не преследовала мысль, что на него смотрят изо всех окон, а потом настроение у него совсем переменилось; попадая в сугроб, он начинал озадаченно ощупывать его руками и все смеялся над собой за неловкость. Нет, теперь я буду идти только прямо, говорил он себе, и не мог, опять куда-нибудь попадал, и опять смеялся, все вокруг казалось непривычным, и он поневоле таращил глаза. Все было голубое: и мерцание снега, и ледяное, в крупных звездах небо, и вдруг ставшая ровной на диво и податливой дорога. Что за дьявол?
Теперь он брел наугад, лицо горело, без шапки и рукавиц было жарко, в голове бродил хмель — пожалуй, он впервые был так пьян. Чертов Афоня уговорил отметить получку, нужно было сразу домой идти.
Поселок давно остался позади, по сторонам тайга, кажется, елки, наверное, это центральная дорога, а там кто знает, куда он забрел, ноги-то совсем не туда норовят, даже не остановишься. Вот чудеса-то! Хочешь сюда, а они тебя обратно тянут, надо как-то сладить с ними. А Галинка, сука, за что обидела? Теперь по поселку не пройдешь, каждый будет пальцем показывать.