Александр окинул взглядом стол, лица друзей, он все время чувствовал себя скованно и неловко, и было в нем подспудное тоскливое желание освободиться, почувствовать себя увереннее, и он думал, что нужно жить проще, что не только он один виноват в случившемся, такая уж судьба, очевидно, и нужно заставить себя и встряхнуться как следует. И ребята собрались ради него, вон Шамотько с Афоней, им захотелось выпить, от жен отговориться чем будет, а Косачев пришел из любопытства, и все же ерунда получается. Мишка свечей где-то достал, словно хоронят кого, черти.
Но они шумели, не обращали на именинника никакого внимания. Шамотько доказывал Косачеву на клочке промасленной бумаги преимущество бензомоторных автомобилей перед газогенераторными, и тот, ничего не понимая, раздраженно косился на Анищенко, пиликавшего на губной гармошке; Афоня озабоченно рылся в книжном шкафу, и Александр подошел к нему.
— Я у тебя вот это возьму почитать, — сказал Афоня, протягивая увесистую пачку книг, и Александр, перебирая их, с интересом поглядев Афоне в лицо, с трудом удержал невольную улыбку; среди отобранного были «Житие протопопа Аввакума», «Театральный Париж сегодня».
— Протопоп-то зачем тебе, Афоня? Да нет, я ничего, бери, только не потеряй, книга-то не моя — Васильев дал посмотреть. Это уж действительно протопоп был, самого царя как хочешь обзывал, и бабы за ним бегали.
В окошко постукали, сдернув одеяло, Анищенко прижался лицом к стеклу и засмеялся.
— Видишь, за нами тоже бегают, кажется, девчата балуются.
— Ладно, вам бы только девки, — сказал Афоня, — давай лучше за стол. По посошку на прощанье, девки для вас найдутся, друзей берегите.
Выпив по последней, все отправились в клуб, киносеанс уже начался, и Александр, выждав время, выбрался из зала, ему не хотелось сидеть в духоте, возбуждение от встречи с ребятами проходило, и стало опять пусто; вот посидели, позубоскалили, а дальше опять то же самое, хоть в общежитие к ребятам переходи.
Запахнув легкое, короткое пальто, он остановился, идти было некуда. С берега тянуло сыростью, слышался шум ледохода; настроение совсем испортилось, когда он подумал о Васильеве, который ни с того ни с сего вдруг отказался прийти, а ведь после смерти матери сам предлагал жить вместе. Может, из-за этого обиделся? Надо как-то самому сходить, ведь никого у старика нет и не будет, и делить им абсолютно нечего. Да, впрочем, все это как-нибудь образуется; как жить дальше, вот что важно. При матери было все налажено и шло как-то само собой, задумываться особо и не приходилось, а теперь иной табак, оказывается, самое простое — это заработать сотни две, нужно еще уметь их истратить. Вот уже ни одной пары крепких носков не осталось и белья нет. Может, и в самом деле жениться? — подумал он, выходя на пустынный и темный берег, к штабелю старого, полусгнившего леса, сваленного здесь невесть когда и зачем и потом забытого. Отыскав место в затишье, он сел лицом к реке; редкие, проплывавшие мимо льдины иногда наталкивались друг на друга, раскалывались, и в пространстве над рекой непрерывно держался свой особый звук, какой-то осторожный, медленный шорох. И если раньше мысль о женитьбе проскочила как-то случайно и неожиданно и он подумал об этом с определенной долей насмешки, то сейчас, глядя на плывущие льдины, он опять вернулся к этой мысли, и она показалась ему не такой уж дурацкой; он вспомнил Галинку, и вдруг так ясно и подробно, что самому стало неловко и жарко; он расстегнул пальто, потянулся с каким-то долгим нечленораздельным звуком, смутившим его окончательно. Как-то ребята звали на второй участок, говорили, что там есть трое свободных баб, можно подбросить десятку и остаться на ночь; знать бы точно, где живут, можно бы смотаться, всего десять километров. Да, впрочем, и это не то, тут же подумал он, представляя, что придется говорить о деньгах, ну, принести бы там спирту, выпить вместе, другое дело. Гадость, гадость, сказал он с неожиданным отвращением; пожалуй, он все усложняет, вот тот же Афоня смотрит на это проще, рассказывает, если придется, без всякого стеснения. Это все оттого, что я пьян сегодня, решил он, а самое лучшее — это в самом деле жениться, взять Ирину, и сразу все наладится, станет на место. Но ему тут же стало окончательно нехорошо и стыдно оттого, что он именно сейчас подумал об Ирине; хотя он отрицал, была подспудная связь между мыслью о ней и тем, что он думал раньше.