— Возьми.
— Стерва! Ах, стерва! — взорвался Афоня, разглядывая деньги и недоуменно покачивая головой. — Из-за каких-то бумажек потерять совесть и человека искалечить, — он распахнул ворот рубашки, показывая багровые кровоподтеки на груди, и тут же, подняв глаза и увидев лицо Александра, жалко сморщился и попросил:
— Не говори ребятам, Сашка, еле выбрался. Пойдем, говорит, ко мне — такая длинноногая стерва, а там у нее двое — морды во-о, шире колеса на газгене, я было в окно сунулся, так один, как куренка, за ногу меня сдернул, я его лапу до сих пор забыть не могу, в дрожь кидает.
— Вчистую? — спросил Александр, с трудом удерживая прыгающие от смеха губы.
— Хоть шаром покати, — сказал Афоня. — И это мои трудовые, горб за них гнул. Ну и несознательные элементы! Хоть десятку, говорю, оставьте, мне же до дому нужно добраться, куда там, зверье такое…
— Ну уж — сознательный! Дома жинка, а ты юбку увидел и очумел. Послушай, может, в милицию заявить, ты же хоть примерно знаешь, где бродил?
Морщась, Афоня отвернулся, засопел.
— А ты подумал, что моя Маруська скажет? — спросил он. — Какая мне жизнь потом предстоит на этом свете?
На следующий день благополучно погрузились и утром отошли; город еще спал, над водой стлался ядовитый белесый туман. Александр купил Ирине подарок — пушистый вьетнамский джемпер, припрятал его подальше, увидят, начнут точить языки, ничем ты от них не отбояришься.
Было прохладно. Путь предстоял долгий, почти двухнедельный; хозяйственный Шамотько предложил столоваться вместе, устроить на одной из барж общую столовую. Афоня, немного повеселевший и успокоившийся, тут же встал:
— А ты за повара, хохлы вкусно стряпают, я у Гоголя про галушки читал.
— Отощал? — не остался в долгу Шамотько. — Як мартовский кот? Вот бы не подумал, и росту вроде не великого, а прыти хоть отбавляй.
Для большего веселья плыть решили на одной барже; натянули между двумя тракторами брезент на случай дождя и завалились досыпать в трюм, стащив в одно место найденные порожние мешки и брезенты. Подтолкнув засыпавшего Афоню, Анищенко невинно вздохнул:
— Кралю бы твою сюда, Афоня, ту самую…
Тот сразу сел и, уставившись на Анищенко злыми маленькими глазками, отчеканил по слогам:
— Ка-тись ты к чер-ту вместе с ней и с ее родней до двенадцатого колена. Ты еще сосунок и таких дел понять не можешь. Ясно?
— Ну как не понять… — сказал Анищенко и, мирно улыбаясь, спросил: — А ты чего злишься? Взорвешься — вся Северогорская область сгорит. Смотри, осторожнее. По теории Эйнштейна, в каждом грамме твоего тела двадцать восемь миллионов киловатт-часов энергии.
Афоня равнодушно выслушал, махнул рукой:
— Дурак твой Эйнштейн, может, он и все миллионы высчитал, а дошел он до того, чтобы в бабе киловатты подсчитать? А от этого на земле все несчастья.
— Эйнштейн — великий физик, Афоня, — засмеялся Анищенко. — Это его так называемая «полная энергия, связанная с массой покоя».
— Ну и что? Подумаешь, «великий», «энергия»! Ты меня не пугай, я и помудренее слова знаю. Великий… А я, может, великий лесоруб! Писатель великий, да ученый, да еще какая оса — ногу задерет повыше, а ей сейчас — бух! — премию в сто тысяч! Смотрел в кино, знаю. Небось никто не скажет: великий землекоп! Или там слесарь… Грамотные! Если грамотный, валяй в Москву, чего тебе здесь делать? Все теперь грамотные, оттого и хлеба вволю не стало. Пахать да сеять некому, все в разные физики ударились.
— Не туда гнешь, Афоня.
— Туда! — Афоня упрямо выставил подбородок. — Я — великий, вон он, он… ну и ты немножко. — Афоня оглядел Косачева. — И тот, кто землю пашет. Не будь нас, все бы они подохли, великие ваши.
— Понадобится, он твою работу сделает, а ты…
— Жилка слаба, моя работа вечная, на ней земля стоит. Топором махать — не бумаги строчить. Будь я главный, всех бы заставил на земле работать.
— А ты к Раскладушкину обратись, он тебя в Антарктиду президентом назначит. Там свободно пока, а пингвины народ такой — проголосуют, по Фомке, друг дорогой, и шляпа.
— Соглашайся, Афоня, — сказал Шамотько. — Опережу. Бачишь, чем пахнет? Во! Президент! Будут у тебя дети-пингвины и жинка-пингвинка. Они желтые или черные? — простодушно щурясь, спросил он у Александра.
К обеду все наговорились и надоели друг другу, кое-кто устроился подремать, и Александр, засыпая, слышал, как шуршит за бортом вода и низко и часто постукивает мотор катера.