Потом появились понтонные мосты, один, два, три, специальные паромы для велосипедистов, переправа начала действовать ритмично. А понтонный мост, ну, предположим, разбомбят, ну, утопят два-три звена, остальные уплывут вниз по реке или останутся здесь на якорях. Их соберут, соединят — и снова пошли машины.
Примерно через месяц после первой бомбежки Лонгбьен восстановили. Американцы его снова разбомбили. Затем его опять восстановили. Так три раза. Составы и автомашины шли мимо обрушившихся в воду ферм, перекрученных балок. Трудно было сооружать новые быки на самой стремнине, но и с этим справились.
Возможно, противник рассчитывал, что удар по мосту в августе — месяце гроз, тайфунов и высокой воды — будет особенно ощутимым. Хлестали тропические ливни, но паромы не переставали работать.
В Ханое зрелище грозы было бесподобным. Лиловые тяжелые тучи надвигаются быстро. Они закрыли небо и придавили воспаленный от зноя город. На несколько минут стало нечем дышать. Потом небо раскололось могучими молниями, и с него водопадами забила вода стеной. Водосточные трубы захлебнулись. Потоки низвергались с крыш. Улицу рядом с нашим домом затопило. Вода поднималась выше щиколоток. У нас залило двор, гараж.
Набухали ханойские озера, но ливень не кончался. Казалось, давно бы пора прекратиться ливню, а он все хлестал. Вода прибывала. Некоторые улицы превратились в реки. Машины шли по ним, как катера. Площадь Бадинь стала озером. Мутная Красная река тяжело вздымалась, била в подножие плотин, защищающих город. Там дежурили тысячи людей. Грязно-красные волны бросались на штурм дамб. Правда, мне рассказывали, что Ханою наводнение в нормальные, невоенные годы не страшно. Если возникала угроза, что вода вот-вот перехлестнет через городские дамбы, открывали шлюзы в других районах. И вода затопляла большие площади рисовых полей, но сам город удавалось спасти.
После бомбардировки моста и Заляма ожидали новых налетов. Жители спешно эвакуировались. По тому, каким редким стал поток велосипедистов даже в часы пик, можно было утверждать наверняка, что в столице осталось меньше половины населения.
Как-то я прошелся по Шелковой улице, что ведет от озера Возвращенного меча к центральному рынку. В сплошных торговых рядах было открыто четыре-пять лавчонок.
21 августа 1967 года. Почти непрерывные объявления по радио о том, что «май бай ми» близко от города. Вой сирен. Небо раскалывается от грохота. Налет. Массированный. Короткое затишье, снова рев, снова в воздухе мелькают хищные дюралевые птицы. Горят дома, снуют туда и сюда пожарные.
Около часу возвращаюсь домой, набрасываю план репортажа в надежде, что, когда вызовут, буду диктовать. Прошло полчаса, час, полтора. Связи нет.
Мы долго пытались «прорваться» в Москву через Пекин, затем выяснили, что телеграфной связи тоже не было.
Вечером мы направились есть мороженое в ресторан «Бохо». Там сидел новый корреспондент Франс Пресс Бернар Кабан, ел лягушек, запеченных в тесте, запивая их болгарским вином. Он в этот день оказался «коммуникабельным» и смог послать короткую телеграмму о налетах на Ханой то ли через Гонконг, то ли еще как-нибудь.
Вся жизнь корреспондента, вся работа за границей (да и в любом другом месте) зависит от связи. Зачем ты здесь живешь, бегаешь, что-то узнаешь, чем-то рискуешь, если не сможешь передать материал в редакцию, и именно сегодня, а не завтра, потому что завтра любой твой репортаж, не читая, могут бросить в корзинку как устаревший.
Сколько было помех при передачах… Москву слышишь с трудом, сквозь шум, треск, хрип, пиликанье, пищание эфира. Тебя не могут разобрать, и какое-нибудь простое слово читаешь по буквам, а название, вроде Тханьхоа, повторяешь по нескольку раз: «Татьяна, Харитон, Анна, Николай, мягкий знак, Харитон, Ольга, Анна, повторяю: Татьяна, Харитон, Анна…» Тебя спрашивают: «Что? После Харитона — Иван?» — «Да нет, не Иван». — «А почему Ольга?» — «Повторяю снова!» Теряли терпение одни стенографистки, отказывались принимать материал, их место занимали другие, срывались, мы, кричали в трубку, упрашивали. И снова диктовали — и так каждый день!
…На следующий день рано утром я брился. Было примерно семь часов. Тихо. Вдруг загрохотали орудия, где-то совсем рядом ухнули взрывы. В корпункте вылетели стекла, покосились двери, тяжелая волна ударила в уши. Я нахлобучил каску, выглянул из окна. Самолеты уже улетели. Дым клубился метрах в трехстах от корпункта. Пылали дома. По развалинам поливали из брандспойтов. Кричали женщины. С яростными, залитыми потом лицами работали ополченцы, растаскивая развалины. Тлела школьная тетрадка. Из-под кучи пыльного щебня откопали мужчину, он слабо стонал. Подбежали санитары с носилками. Откопали второго. Он не шевелился. Дома рухнули прямо на трамвайную линию. Оборванные провода. Густое облако пыли. Через четверть часа пришли экскаваторы и бульдозеры. Еще в нескольких кварталах от нас дым окутал трикотажную фабрику. В марлевых масках и касках пожарные надвигаются на пламя.
Бомбардировкам подвергались и другие районы города.
Связь в этот день работала как часы, и я не отрываясь диктовал репортаж:
«Вчера Ханой пережил, возможно, самые ожесточенные бомбардировки американской авиации за всю войну. С самого утра радио прерывало передачи, и слышался суровый голос диктора: «Граждане, внимание! Американские самолеты приближаются к Ханою!» Люди покидали свои рабочие места, женщины с детьми и стариками пододвигались поближе к индивидуальным укрытиям или бомбоубежищам.
Затем — вой сирен воздушной тревоги, выстрелы зениток, дробь зенитно-пулеметных установок, тяжелый грохот ракет, устремившихся в небо. Облака разрывов. Из одного вываливается горящий американский самолет, пораженный ракетой. Корреспонденты успевают сделать несколько снимков.
«Тандерчифы» проходят над городом на высоте двести — триста метров, другие пикируют. Улицы опустели. Лишь полицейские в касках и дружины ополченцев остаются на перекрестках.
Наибольшего накала бой достигает к полудню. Бомбардировкам подвергаются одновременно центр города и окраинные районы, городская электростанция, мост, паромы на реке; левобережный район Залям окутывается дымом. Столбы пыли, дыма и пламени поднимаются в южных районах столицы. Отбой. Снова тревога. Снова отбой. Снова тревога. По улицам несутся санитарные и пожарные машины. Бешеными темпами население ликвидирует последствия налетов.
Вскоре после очередного отбоя я посетил районную больницу, расположенную рядом с городским католическим собором Ханоя около озера Возвращенного меча. Ракета типа «шрайк» попала в поликлинический корпус больницы. В нем находились раненные во время предыдущего налета. На счастье, их удалось своевременно эвакуировать в бомбоубежище. Flo трое медицинских работников убиты, трое ранены. Осколками поврежден католический собор. Деревья и стены соседних домов иссечены сталью. Директор больницы рассказала о том, что в госпитали и больницы Ханоя поступаю! десятки раненых.
Сегодня в семь часов утра жители центральных районов города были разбужены ревом самолетов, летящих на бреющем полете. Они вынырнули из низко стелющихся туч и сбросили управляемые фугасные ракеты, вес которых достигает двухсот сорока килограммов, на жилые дома и промышленные предприятия. Ракеты взрывались примерно в двухстах пятидесяти метрах от корреспондентского пункта «Правды». Сразу же после налета мне удалось посетить пострадавшие районы. Разбиты многие жилые дома, аптека, трикотажная фабрика. Под руинами одного из зданий были завалены около двадцати женщин и детей. Их жизнь была спасена в результате самоотверженной работы ополченцев и специальных отрядов по борьбе с разрушениями. Я имел возможность наблюдать, как бульдозеры, специальные крапы, пожарные машины ликвидируют последствия пожаров, растаскивают разрушенные дома и спасают погребенных под руинами людей. Однако десятки мирных жителей — женщин, детей и стариков — были убиты и ранены.