Среди населения не наблюдается никакой паники. В перерывах между тревогами люди возвращаются на свои рабочие места. Торгуют магазины, открыты кафе, на улицах продают цветы.
Ханой агрессорам не сломить! Ханой дает отпор агрессорам! Ханой, 22 августа».
Через несколько дней административный комитет города принял решение о новой массовой эвакуации населения. В нем говорилось:
«Не исключено, что враг вновь попытается бомбардировать внутренние районы города. Армия и население столицы должны срочно готовиться к борьбе, чтобы наказать агрессора и нанести ему еще более тяжелые потери. Однако для защиты жизни людей и имущества следует предпринять ряд мер. Части, обороняющие столицу, должны сражаться еще более решительно, поднять свой боевой дух, постоянно совершенствовать свою тактику, стрелять более точно и уничтожать большее количество самолетов США.
Все слои населения столицы должны серьезно выполнять задачи гражданской обороны, провести массовую эвакуацию, с тем чтобы сохранить жизнь и имущество и предоставить возможность вооруженным частям с успехом защищать город…»
Августовские бомбардировки Ханоя были такими же жестокими и бессмысленными, как и предыдущие. Новые налеты отличались от уже описанных большей или меньшей интенсивностью, но носили в общем тот же характер, разве что американцы начали применять бомбы замедленного действия. Решимость сражаться и сила духа вьетнамцев не поколебались. Но жертв было много.
В конце августа я зашел в центральную ханойскую пагоду Куан Ши. Там в дыму благовоний можно было видеть десятки фотографий, приклеенных на узорчатую бумагу, — старые и молодые лица, мужчины и женщины. Перед ними в плоских чашках лежали букетики цветов, стояли пузырьки с рисовой водкой, фрукты. Верующие поминали недавно убитых родственников. Дата смерти — 11, 12, 21, 23 августа…. Видимо, завтра появятся новые фотографии…
Из-за войны в дни национальных праздников вьетнамцы не устраивали ни парадов, ни демонстраций. Приближался День независимости — 2 сентября 1967 года. На заводах проходили немноголюдные митинги. Газеты давали праздничные «шапки». По радио звучала музыка.
Последний день августа. Суровый Ханой. Защитного цвета. Усталый после жестоких налетов. Обезлюдевший. Жаркий. Душный. Со шрамами войны. Но не потерявший своей привлекательности.
Ожидали новых бомбардировок. Должен был состояться митинг, потом правительственный прием. Были приняты специальные меры предосторожности. Пригласительные билеты прислали только часа за три до начала митинга. Мы подъехали к Международному клубу. Оттуда нас проводили во дворец Бадинь. Видимо, место проведения митинга определилось в последний момент, хотя там все уже было готово. В президиуме появились руководители Партии трудящихся Вьетнама, правительства, Отечественного фронта. В зале сидели бойцы, партийные работники, рабочие. Речь произнес премьер-министр Фам Вац Донг.
Затем представителей дипкорпуса и журналистов пригласили на прием в президентский дворец.
Год спустя этот праздник прошел по тому же ритуалу, но с чувством облегчения, оптимизма, уверенности. К тому времени американцы вынуждены были ограничить бомбардировки девятнадцатой параллелью, и в Париже дело шло к договоренности о полном их прекращении.
СИРИЯ, ОКТЯБРЬ 73-го
О начале военных действий на Ближнем Востоке я узнал 6 октября 1973 года в тот момент, когда находился в Анкаре, и сразу послал в редакцию телеграмму с просьбой направить меня в какую-нибудь из арабских стран. Через два дня пришло распоряжение выезжать в Сирию. Граница между Турцией и Сирией была открыта, и я решил добираться до Дамаска на автомашине. Визовые и другие формальности задержали отъезд еще на сутки. Далеко за полдень 9 октября удалось оставить Анкару.
Дорога, пролегавшая по степному плато, была пустынной. Мусульмане отмечали рамадан — месяц строгого поста, когда верующие от восхода до заката солнца не едят, не пьют, не курят, поэтому шоферы во второй половине дня предпочитают не садиться за руль на голодный желудок. Чтобы выиграть время, я гнал до Ак-сарая, не соблюдая ограничений скорости. Наступила темнота. В приветливом придорожном кафе я перекусил и снова отправился в путь. Километров сто шоссе петляло в горах. Теперь навстречу шло много машин с дальним слепящим светом. К часу приехал в Искендерун. Остановился в гостинице, пыльной и с тараканами, которая почему-то называлась «Палас» (Дворец). Поспал всего часа четыре — сказывалось напряжение шестисоткилометрового пути. Поковырял вилкой брынзу и маслины с хлебом, выпил пару чашек крепчайшего кофе и выехал.
Радио в машине я не выключал. Эфир наполняли сообщения о ходе военных действий. Египетская армия форсировала Суэцкий канал. Сирийцы вели бои на Голанских высотах. Израильтяне бомбили Дамаск, где якобы погибло около трех десятков советских людей. Я не знал тогда, что эта информация была ложной и американского корреспондента, передавшего ее, выслали из Сирии. Бывший начальник военной разведки Израиля генерал Герцог комментировал события по иерусалимскому радио: «До сих пор борьба была весьма тяжелой и кровавой; я не сомневаюсь, что предстоящая борьба не будет легкой».
Радио Дамаска передавало марши и военные сводки.
Бак автомашины мне наполнили бензином на последней турецкой заправочной станции. Но до Дамаска могло не хватить, и я решил заехать в Халеб.
Долины Сирии окутывала утренняя дымка. Крестьяне шли на поля. На холмах и на невысоких горах паслись стада овец. Все, казалось, дышало миром и спокойствием. Не верилось, что где-то недалеко сталкиваются танковые армии, дыбится и горит земля, умирают люди.
В Халебе у городской цитадели, возведенной во времена крестоносцев, скучали торговцы сувенирами, поджидая туристов. Я не увидел в городе ни войск, ни патрулей, ни зениток.
Советское консульство успело за несколько ночей благополучно отправить на родину тысячи полторы наших женщин и детей — главным образом с Евфратской стройки. На заправочной станции по специальным талонам мне налили полный бак бензина. Теперь со спокойным сердцем можно было добираться до Дамаска.
У бензоколонки бурлила очередь взбешенных людей, оставшихся без горючего.
— Как тебе не стыдно не давать мне бензина? Мне же надо ехать по делам, — уговаривал пожилой благообразный сириец рабочего паренька.
Тот смущенно мялся:
— Есть приказ…
— Какой приказ? Ведь ты сын моего брата! Позор на его седую голову!..
В глазах юноши стояла тоска. Недели через три, возвращаясь в Турцию, я снова увидел его. Он посуровел, его лицо стало непроницаемым. Никакие уговоры на него не действовали. Он выполнял свой долг. В сирийский военный быт входила дисциплина, обязательная для всех, независимо от родственных и племенных связей.
Гостеприимство, доброжелательность, приветливость — черты сирийского характера. В глубине души сириец считает, что проверить документы у гостя, особенно у друга, — значит оскорбить его подозрением, даже во время войны. Я проехал от границы до Дамаска, и меня не остановил ни один патруль, хотя мой голубой «фордик» с турецким номером явно привлекал внимание. В первые дни слова «советский корреспондент» служили паролем, и на липах вспыхивали улыбки. Но ведь за рулем мог сидеть и израильский агент. К концу войны мои документы изучали более или менее тщательно, прежде чем выказать дружеские чувства.
Из Халеба на юг вело отличное шоссе. Мелькали километры, проносились редкие глинобитные селения, оливковые рощи. Ровно гудел мотор. Все внимание было на черной полосе дороги. Я не замечал ни красок, ни запахов, ни пейзажа.
Над Хомсом высоко в небо поднимался столб густого черного дыма. Горел нефтеперегонный завод. Несколько часов назад израильские самолеты бомбили город. Куда-то лихорадочно спешили люди. Но ото была именно спешка, а не паника. Население тушило пожары. В Хомсе дорожные указатели запутали меня, и я попросил пожилого курда, вооруженного старой винтовкой, и с пулеметными лентами крест-накрест на груди показать дорогу. Он стоял на посту на перекрестке, но охотно вызвался помочь.