За Хомсом дорога превратилась в прекрасную пятиполосную автостраду без пересечений. Она пролегала через горы и пустыни. Когда я подъехал к Дамаску, то увидел рядом с дорогой нефтехранилище. По вьетнамскому опыту я знал, что они — верный объект для бомбежки. и нога до упора выжала акселератор. Скорость достигла 170 километров в час. Ветер тонко свистел в щелке бокового стекла. Показатель количества оборотов подошел к красной черте. Предосторожность была нелишней. На следующий день это нефтехранилище подверглось бомбардировке.
Мелькнули первые запыленные фруктовые деревья. Пахнуло ароматом желтеющих листьев и апельсинов. Я въехал в оазис Гуту, где лежит Дамаск, снова сбился с дороги и некоторое время плутал.
Говорят, что основатель ислама Мухаммед отказался посетить Дамаск. «Я не хочу попадать в рай до того как умру», — будто бы сказал он. Шумные столичные улицы без перехода превращаются в зеленые тоннели, образованные переплетенными кронами деревьев. Оросительная система оазиса загадочна, запутанна и полна причудливых деталей. Не холодный расчет инженера, а крупные и мелкие события, забытые историей, споры определяли план Гуты. «В каждом уклоне канала, в каждом его повороте, в трепете каждой его струйки проявляются и человеческая воля, и осуществленный замысел, и обманутые надежды», — писал французский исследователь сирийской деревни Велере.
В знойные летние дни дамаскинцы предаются отдыху в тени деревьев оазиса, у арыка и пыхтящего самовара. Сейчас под кронами деревьев стояли танки, выкрашенные в грязно-желтый цвет пустыни. Я прислушался к разговору. Иракский акцент танкистов удивил меня. Я еще не знал, что эта была первая иракская бронетанковая бригада, которая совершила тысячекилометровый бросок на помощь сирийцам. Через сутки она вступит в бой, чтобы вместе с сирийскими войсками отстоять Дамаск.
Подросток лет пятнадцати вызвался показать дорогу в посольство. Но сначала он привез меня к советскому культурному центру, разбомбленному накануне. Его охранял патруль военной полиции. Рядом валялись искореженные автомашины. Чудом уцелела доска объявлений с расписанием курсов русского языка.
У Дамаска довольно правильная планировка, здания южноевропейского типа, с бесчисленными балконами и лоджиями. Мужчины и большинство женщин одеты по-европейски. Очарование Дамаска — в багрянце ползучего виноградника на стенах домов, в приветливых улыбках людей, в тихом уюте небольших скверов и крохотных кафе, в копьях минаретов на фоне голубого неба. Но в тот момент уже чувствовалось, что Дамаск стал прифронтовым городом. Было введено затемнение. На одном из перекрестков мальчишки выкрасили синей краской фары моего «фордика». По улицам шагали вооруженные люди и в форме, и в гражданской одежде. Автомашины уступали дорогу бронетранспортерам и военным грузовикам.
Я представился послу, который кратко ввел меня в курс дела. В эти дни на сирийский фронт израильтяне бросили основные силы и несколько потеснили арабов. Обе стороны несли тяжелые потери.
Внизу у дежурного зазвонил телефон. Меня вызывала Москва, редакция. Попросили через час передать первую корреспонденцию.
Ночевал я у нашего дипломата, моего друга еще со студенческих времен. Он только что эвакуировал свою семью, и квартира сразу приняла холостяцкий вид. У него поместились «погорельцы» — директор нашего культурного центра и атташе посольства. По счастливой случайности за полчаса до бомбежки они уехали из центра по делам. Из советских людей в здании оставалась лишь преподавательница русского языка Александра Петровна Калинычева. Она прошла Отечественную войну, была награждена орденами и медалями и вот погибла на сирийской земле от израильской бомбы. Были убиты также сотрудник центра Мухаммед Амин, его жена и дети. Я встречал Амина в прошлый приезд в Дамаск. Он был симпатичный, обязательный человек, всегда готовый прийти на помощь.
Наши дипломаты разбирали пыльный исцарапанный чемодан с документами. После бомбежки они облазили развалины, откопали сейф, взяли этот чемодан, деньги, составили акт о «наличности и списании имущества» и поехали заверить его у консула. Бомба замедленного действия взорвалась у них за спиной.
Мы слушали по радио выступление помощника начальника генштаба вооруженных сил Израиля генерала Ярива: «Летчики доложили о точных попаданиях по целям в Дамаске». Через несколько дней израильское правительство официально заявило, что оно «полностью уважает и будет впредь уважать положения международного права, которые запрещают нападение на гражданских лиц и гражданские объекты», а в Дамаске израильские самолеты якобы бомбили сирийский штаб…
На следующий день меня представили в министерстве информации, откуда направили в сирийское информационное агентство (САНА). В военных условиях оно фактически превратилось в главный центр внешнеполитической пропаганды. Здесь толпились иностранные корреспонденты, трезвонили телефоны, стучали телетайпы, бегали вооруженные курьеры. Директор САНА работал и спал здесь же, поддерживая связь с иностранцами и выполняя одновременно роль цензора. Мы мгновенно перешли на «ты», которое, к слову сказать, в арабском языке предполагает меньшую степень интимности, чем в русском.
— Нужны ли какие-нибудь фотографии, документы? — спросил я его.
— Нет, сейчас не до этого.
— Как насчет цензуры?
— Мы тебе доверяем. Если ты сам в чем-то сомневаешься, позвони мне.
— Договорились. Есть еще одно дело. Ты мог бы организовать для меня поездку на фронт, в ракетное подразделение ПВО или к летчикам?
Директор пожал плечами.
— Это дело министра информации.
— Там сейчас никого не найти.
— Я позвоню министру, но ничего не обещаю.
В этот день в Дамаске тревоги почти не прекращались. Израильтяне бомбили дамасский аэродром, заводы, нефтехранилища, пригород Меззу. Сирены выли вместе с грохотом зениток и залпами ракетных установок — шла современная война, война секунд и мгновений, знакомая мне по работе в Ханое. Если ты слышал рев самолета, значит, он уже пролетел. Если слышал взрывы, то мог не беспокоиться: ты уцелел. Гак же как и во Вьетнаме, на позициях у мерцающих экранов радара сидели в полной тишине операторы и наводили ракеты на цель. Ракеты устремлялись навстречу самолетам, в небе появлялось облачко взрыва, из которого вываливались обломки. Успешные действия ракетчиков оказывали огромное воздействие на боевой дух населения. По-английски ракета «земля — воздух» называется СЭМ (по первым буквам термина «сэрфис-эйр миссайл»). В сирийских больницах новорожденных, и мальчиков и девочек, начали называть Сэмами. А в Израиле распространилось выражение «грозный генерал Сэм».
На этот раз (в отличие от 1967 года) израильтянам не удалось установить господство в воздухе. Поэтому к Дамаску без потерь подходили иракские части. Но на фронте обстановка становилась все тревожнее. Усталые сирийские войска начали отступать. Вечером 11 октября иерусалимское радио передало: «Израильские вооруженные силы на Голанских высотах начали наступление на сирийские оборонительные позиции. Пехота и бронетанковые войска прорвались сквозь позиции противника, углубились на территорию Сирии… и продолжают наступление в направлении Эль-Кунейтра — Дамаск».
Фронт был прорван. «Я думаю, что сирийские вооруженные силы практически разгромлены», — надменно заявил Даян. Но сирийское командование бросило в бой новые резервы, а изрядно поредевшие бронетанковые подразделения пополнили иракцы. Обстановка стабилизировалась и уже принципиально не менялась до конца воины.
Возможно, что даяновские офицеры уже готовили парадные мундиры в надеялись смаковать в Дамаске блюда сирийской кухни и предаваться кейфу в Гуте. Сколько их осталось лежать в сухой сирийской земле… А дамаскинцы взяли в руки винтовки и автоматы, чтобы вылавливать летчиков со сбитых самолетов. Ослепленные прошлыми победами, израильские генералы считали, что несколько бомбовых ударов превратят сирийцев в пугливое стадо. Они встретили стойких бойцов.
С первыми лучами солнца над Дамаском вновь поплыл вон сирен и загремели взрывы. Шел седьмой день войны. И девушка из цветочного магазина рядом с гостиницей «Новые Омейяды», погасив утреннюю улыбку, сурово посмотрела в небо. На ее плече висел автомат, а к поясу была прикреплена противотанковая граната. Ее брат находился на фронте, и она не знала, жив ли он. В Дамаске она тоже была бойцом, не учтенным в расчетах даяновского штаба. Впрочем, как и старик пекарь, который перед входом в свое заведение выставил мешки не с песком, а с мукой. Чтобы все видели: мука есть, хлеб будет — и не беспокоились понапрасну. Старик даже на ночь не убирал своих мешков, прикрытых полиэтиленом от дождя. Никто их не трогал.