Сравнительно быстрый прирост валового национального продукта — 7–8 процентов в год на рубеже десятилетия — и объясняется как раз высокими ценами на нефть. Их резкое падение погрузило Египет в кризисное состояние. В середине восьмидесятых годов уменьшились переводы эмигрантов, доходы от экспорта собственной нефти, Суэцкого канала, туризма. Выплата долгов и процентов по ним стала невыносимой. Если соотнести долги Египта с уровнем его экономики, окажется, что положение страны хуже, чем у таких должников-«рекордсменов», как Бразилия, Мексика, Аргентина.
Капитализм, триумфально, нагло, с гиканьем и визгом вернувшийся в Египет в семидесятые-восьмидесятые годы, носит еще более уродливый, болезненный, деформированный характер, чем капитализм времен хедива Исмаила, когда Египет был захвачен и закабален иностранцами, чем зависимый прогнивший, компрадорский капитализм кануна насеровской революции.
Торговля в Египте развивается. Кое-какая инфраструктура — дороги, эстакады, метро, телефонная сеть — улучшается. Идет строительство жилых зданий, а где главное — производство? Нельзя сказать, что его нет вовсе, но разве его развитие, его уровень, его будущее соответствуют потребностям страны, почти лишенной сельскохозяйственной базы, с населением шестьдесят — шестьдесят пять миллионов к началу следующего тысячелетия? Страны, в которой сверхгород затопляет всю остальную ее часть, нагромождая друг на друга проблемы?
…Великий Каир, такой древний (пять тысячелетий истории) и такой юный (два его жителя из каждых пяти — моложе пятнадцати лет), предстает перед нами в своих противоречиях и контрастах, в переплетении традиций и бурных перемен. Бродишь по его улицам и базарам, сидишь в кофейнях, беседуешь с каирцами и слышишь слова надежды на перемены к лучшему. В политике, в экономике, в египетско-советских отношениях. Египтяне — неисправимые оптимисты, и они так хотят этих перемен, устав за годы садатовского режима от лишений, репрессий, лжи.
ШЕСТЬ ТЫСЯЧЕЛЕТИЙ ТЕРПЕНИЯ
Даже бедуин, считающийся крайним индивидуалистом, знает, что его личная безопасность и материальное благополучие зависят от соплеменников и сородичей. Он должен подчиняться племенным обычаям, нормам поведения, этике. В любом обществе личность зависит от коллектива — известная истина применительно к Египту приобретает авторитет абсолюта. Превращение болотистой поймы Нила в оазис-кормилец, создание и поддержание единой, общенациональной системы ирригации требовало и требует объединения усилий всего народа. В условиях, когда жизнь человека зависит от труда многих, от их кооперации, групповое начало и групповая дисциплина стали характерной чертой египетского общества.
Феллаху индивидуализм противопоказан. Но он оказывается невозможным и для городских низов — ремесленников, торговцев. Их быт и профессиональная деятельность раньше, а в значительной мере и сейчас жестко регламентированы цеховой или полуцеховой структурой или ее пережитками, давлением шариата, силой общественного мнения. Бюрократия, чиновничья среда исключают индивидуализм в любом обществе.
Как это ни парадоксально на первый взгляд, индивидуализм в Египте был чужд и высшим слоям общества, власть имущим, хотя бы потому, что Египет вплоть до конца прошлого века не знал феодальной земельной аристократии европейского типа.
В средние века рабская гвардия султанов — мамлюки — превратилась в господствующий слой Египта, не получив права на наследственные земельные владения. Положение в принципе не изменилось и после завоевания страны турками-османами. Мамлюкский, а затем османо-мамлюкский феодализм строился на зависимости господствующего слоя от государства, от верховной власти, на коллективной эксплуатации населения и распределении доходов сверху вниз — от верховной власти к следующим ее эшелонам.
«Он подал в отставку и уехал в свою деревню» — такая фраза, понятная и обыденная для европейских помещиков, состоявших на государственной службе, не могла быть произнесена в общественной атмосфере средневекового Египта. «В отставку» с государственных постов уходили в Египте лишь по старости или по немощи, теряя при этом почти все доходы и привилегии. «Во всех человеческих обществах богатство является источником власти, — писал египетский экономист и социолог Фуад Мурси. — В Египте же власть — источник богатства». Благосостояние и общественный статус верхов в Египте вплоть до конца XIX века и в значительной мере в наши дни определяются местом человека в гражданской и военной иерархии.
В мамлюкский и османо-мамлюкский периоды, когда военное сословие практически не знало кровнородственных связей, в его среде господствовал корпоративный дух. В современных условиях в египетских верхах он сочетается с кровнородственными и групповыми связями и обязательствами.
Для египтянина естественно подчинять свои интересы интересам группы, учитывать мнение других, следовать общественной дисциплине. Казалось бы, это утверждение противоречит практике. Иностранец в Египте с первых же шагов сталкивается с бурлящим индивидуализмом, с неразберихой аэропорта или морского порта, с невообразимым хаосом уличного движения, в котором каждый игнорирует каждого и все игнорируют все правила. Необязательность и недисциплинированность египтян на службе и работе — довольно распространенное явление. Египтяне в своем поведении как будто руководствуются лишь собственными эмоциями и интересами.
Но в городе мы имеем дело как раз с нетрадиционными, новыми для египтян сферами человеческой деятельности. Египетский феллах следует дисциплине сельскохозяйственных работ, смены сезонов, разливов Нила и, не размышляя, подчиняется распорядку труда и быта в деревне, укладу, сложившемуся за тысячелетия. Его коллективизм существует в рамках общины, деревни, традиционных социальных связей. Однако, попав в город, оторвавшись от привычного уклада, столкнувшись с чуждыми ему современной городской культурой и бытом, к тому же еще не устоявшимися, феллах просто не находит себе подобающего места. В городе, если он лишен контроля земляческой или религиозной общины, он может стать сверхиндивидуалистом, особенно в быту. Египетское общество просто не прошло через дисциплину и организацию современной жизни, современного производства. Ломка психологии и характера народа — процесс долгий, сложный и болезненный.
Созданию духа групповой принадлежности способствует также скученность населения. Она требует приспособления человека к толпе, клану, общине, вырабатывает соответствующие привычки, навыки, этические нормы.
В Египте было тесно, тесно и сейчас, а будет еще теснее. Плотность населения в пойме Нила вдвое выше, чем в Голландии. Уйти от людей некуда, только в пустыню, но пустыня враждебна, чужда и не кормит. В Египте нет гор, лесов, степей, островов, неосвоенных земель, куда можно было бы убежать или где можно было бы скрыться.
Бедуин, попавший в город, возвращается в пустыню расслабляться и отдыхать. Египтянин — горожанин и феллах — расслабляется в толпе…
Постоянно, из поколения в поколение, он живет в человеческой массе. Он — часть этой людской массы и до недавнего времени не представлял другой жизни. Миграция и эмиграция изменяют нравы, но это — явление буквально последних лет.
С соседями нужно уживаться. От них нельзя избавиться. Они всегда рядом — в радости и горе, в дружбе и вражде, в нужде и довольстве. Пословица говорит: «Не успеешь сказать: «Эй, родичи!» — соседи тут как тут». И еще: «Твой сосед — и перед тобой, и за тобой, даже если его не видно».
Сделаем небольшое отступление. Я не раз обращался и буду обращаться к египетским пословицам. Они помогают нам понять национальный характер египтян и почувствовать к ним симпатию. Но мы не должны забывать, что перевод на русский язык может передать смысл, потеряв их поэзию, игру слов, выразительность. Соответствующие русские эквиваленты, сохраняя поэтичность, могут ввести в заблуждение, поскольку родились в других условиях, в другой социально-психологической среде.