В путь. При возвращении, особенно в Куангбине, пришлось еще раз познакомиться в той или иной мере с теми же ощущениями, что и во время поездки на Юг. Дорога по Хатиню и Нгеану после всего увиденного и пережитого уже не казалась особенно опасной. Когда год спустя я снова посетил эти места, уже после так называемого «ограничения бомбардировок» Северного Вьетнама, все налеты американской авиации были сосредоточены южнее девятнадцатой параллели и достигли невиданной интенсивности. Нгеан зарылся глубоко в землю, и в этот приезд он стал удивительно похож на Виньлинь.
А тогда мы уже потеряли способность что-либо замечать: с каждым перегоном наваливалась свинцовая усталость. С откровенным восхищением смотрел я на шоферов.
На последнем перегоне свернули с дороги номер один и, как это нередко бывает, заблудились. От Ханоя было недалеко, но шоферы вымотались настолько, что не могли вести машины. Они выходили, падали на тепловатую землю и лежали в забытьи минут двадцать. Потом садились за руль, проезжали километров пятнадцать и снова падали. Нам отдать руль они не хотели.
Вот и мой дом. Водители уехали. Дома! Груда советских газет в кабинете корпункта. И кровать с чистой простынью. Однако уснуть оказалось невозможным. Вышел на улицу в четыре часа утра. Прошелся около озера Возвращенного меча, мимо бомбоубежищ — невысокие продолговатые холмики поросли травой. Ханой просыпался. Начали продавать цветы. Лотосы. Их особенно почитают вьетнамцы. Лотос — символ красоты, чистоты, любви во вьетнамской поэзии.
Какой негромкий народ вьетнамцы! Когда разговаривают девушки, в самом деле кажется, будто они щебечут. Автобусы в зеленых пятнах, с козырьками из веток. Столовые и кафе наполняются людьми, вьетнамцы орудуют своими палочками, едят рис с какой-то приправой.
Знакомый книжный магазин недалеко от площади Оперы.
По всему городу объявления о числе сбитых американских самолетов и сообщения о ходе военных действий в Южном Вьетнаме.
Изломанные траектории полета летучих мышей над озером.
Радио сообщает о приближении американских самолетов. И вскоре о том, что они улетели. Тревога не объявляется.
На афише на красном фоне женщина с печальным и суровым лицом. Опера композитора Нгуен By «Земля весны». Театр, рядом с ним — бомбоубежище.
Ханой — островок среди моря разрушений и пепелищ, островок, прикрытый зенитно-ракетным щитом. Город был уверен в себе. Городу еще предстояло пережить августовские, октябрьские, ноябрьские, декабрьские и другие налеты, новую волну эвакуации. Однако он жил почти нормальной жизнью.
Я вернулся к обычным журналистским хлопотам. Но где бы я ни был потом, вновь и вновь вспоминал людей, с которыми судьба столкнула меня за двадцатидневную поездку к семнадцатой параллели. Тех шоферов, которые по двадцать, тридцать, пятьдесят раз преодолевают маршруты, подобные нашему или гораздо более опасные. Бойцов, стоящих у дальнобойных или береговых орудий. Крестьян, обрабатывающих поля риса и маниоки, изрытые воронками. Саперов, обеспечивающих переправы, сто раз разбомбленные, но вновь и вновь восстановленные. Юношей и девушек из ударных строительных отрядов, благодаря крови и поту которых пульсируют транспортные артерии Вьетнама. Крестьянок, баюкающих детей в колыбелях в подземных норах.
РАКЕТЫ НАД ЦВЕТКОМ ЛОТОСА
Ханой по утрам наполняется не урчанием автомашин, не дребезжанием трамваев, а шорохом велосипедных шин. Вьетнамская столица расположена в плоской дельте Красной реки. Подъемов и спусков, которые препятствовали бы использованию велосипедов, нет. В городе тихо: ни раздражающего шума, ни грохота, ни металлического лязга, а заодно и сизого тумана от выхлопных газов.
Горожане едут на работу к шести, или к половине седьмого, или к семи. Час пик. По главным улицам несутся большие потоки, к ним стекаются ручейки из боковых улиц, на перекрестках образуются водовороты велосипедистов. Немного городов в мире, где улицы специально отводились бы только для велосипедного транспорта. А на улицах висят знаки: проезд других видов транспорта, кроме велосипедов, запрещен. Колесом к колесу, плечом к плечу едут велосипедисты и велосипедистки. По тому, как вьетнамцы крутят педали, можно определить темперамент. Сразу увидишь «лихача», который, так сказать, «создает угрозу безопасности движения».
С десяти до одиннадцати — снова час пик: рабочие и служащие разъезжаются на обед. До без четверти два город спит. С двух до пяти или половины шестого опять работает.
Можно перефразировать известное выражение и сказать: «Велосипед — не развлечение, а средство передвижения». На велосипедах ездят на работу и в гости, подсаживая на багажник жену, или приятеля, или знакомую девушку. Впрочем, нередко можно видеть, как педали крутит девушка, а сзади сидит молодой человек. На велосипедах устраивают свидания. Если юноша не нравится, ему говорят: «Катись отсюда!» В парке «Единство» или у Западного озера молодые люди гуляют и ведут за руль свой велосипед или сидят на скамейке, а двухколесная машина — рядом.
Нередкое зрелище в Ханое — семейство на велосипеде: муж на седле, жена на багажнике, в руках у нее ребенок, хозяйственная сумка. Иногда можно видеть за рулем маму, на багажнике в специальном плетеном креслице сидит малыш. На багажник или же к раме прикрепляют всякую всячину — дрова, продукты, бамбуковые палки. Однажды я увидел, как велосипедист вез саженец банана метра два высотой.
Ханойцы очень заботятся о легкости хода своих двухколесных машин. Раза два я прокатился на вьетнамском велосипеде и не почувствовал нагрузки — как на хорошем гоночном. И все же поездки на велосипеде в тропическую жару — не последняя причина стройности вьетнамцев и вьетнамок.
Купить велосипед — мечта каждого, у кого его нет. Ведь для велосипедиста расстояние из одного конца города в другой (а Ханой сложился довольно компактно: десять-пятнадцать километров в диаметре) — не проблема. Поэтому велосипед здесь берегут. Его не оставят на улице, не заперев предварительно на замок.
Есть в городе и велорикши: впереди — кресло для пассажиров на двух колесах, сзади хозяин крутит педали. Сейчас рикш больше используют для перевозок кое-каких грузов вроде бочонков с пивом, льда, газет…
В других городах думают о проблеме парковки автомашин. В Ханое у мест скопления публики делают стоянки велосипедов.
В обоймы из железных прутьев вставляется переднее колесо, и так, очень аккуратно, десятки, а иногда сотни велосипедов выстраиваются у кинотеатров или крупных магазинов. В местах, где поменьше пароду, обоймы рассчитаны на меньшую «парковку».
Относительную тишину ханойских улиц обеспечивают, впрочем, не столько велосипеды, сколько сами вьетнамцы. Как правило, они говорят негромко. Выкриков в полный голос почти не услышишь. Демонстрации, скандирование на митингах — да, но повышать голос в обиходе считается неприличным.
С первых дней надо было вживаться в обстановку. Я долго беседовал с нашими старыми «ханойцами», выясняя тонкости взаимоотношений с вьетнамцами: как вести разговор, как ненароком кого-нибудь не обидеть, какие здесь обычаи, чем отличаются от наших. Вьетнамцы не любят фамильярности — похлопывания по плечу, по спине, по коленке, — особенно со стороны европейцев. Такие жесты допускаются лишь между родственниками и близкими друзьями.
Привык я постепенно и к местному церемониалу. Не помню случая, чтобы мы пришли к кому-нибудь на прием, даже короткий, сугубо официальный, и нас не угостили бы крепким зеленым чаем, который хорошо бодрит, особенно в жару. Чай предлагали даже на боевых позициях, в подземных убежищах деревень южных районов. Неторопливость вошла в плоть и кровь вьетнамцев, и мы с нашим убыстряющимся темпом жизни, всегда спешащие, считающие минуты, с трудом привыкали к необходимости «терять» несколько минут на церемонии. Но в «чужой монастырь со своим уставом…»
Улыбка на лице вьетнамца, когда он разговаривает с тобой, — обязательна. Это демонстрация вежливости, доброжелательности. Раньше я слышал, что вьетнамцы должны улыбаться даже врагу, что это, мол, тоже акт вежливости. Мне объяснили, что улыбка вьетнамца, обращенная к врагу, — свидетельство самообладания, превосходства над противником: вот, мол, ты мой враг, но я тебя не боюсь, я улыбаюсь.