Египтяне нередко говорят обиняками, ходят вокруг да около темы. Если нет уверенности в положительном исходе беседы, в достижении цели, если собеседник не понял или не захотел понять намека, египтянин все равно доволен: ведь он не получил отрицательного ответа, не испортил отношений, «не потерял лица». «Прощупывание пульса» — важнейшее предисловие к началу важного разговора.
За обычными словами в серьезном, остром разговоре порой трудно поймать мысль. Главная цель произнесенного слова — подготовить собеседника к тому, чтобы он воспринял высказанное тобой, а вторая цель — расположить его к себе, сблизиться с ним. Поэтому египтяне очень редко позволяют политическим или научным конфликтам испортить личные отношения. Острая политическая борьба — одно, а личная вражда — другое. Личные связи не всегда совпадают с партийной преданностью, а тем более с политическими или философскими убеждениями. Газетные полемисты, обменивающиеся язвительными и порой оскорбительными выпадами или эпитетами, могут по вечерам вместе играть в домино или крикет в одном клубе.
Умение говорить то, что от тебя хотят услышать, — искусство, которым египтяне владеют в совершенстве, которое сбивает с толку многих иностранцев. «Ба! Да ведь это марксист и наш подлинный друг!» — может воскликнуть после беседы с каким-нибудь египтянином молодой советский дипломат, только что прибывший в Каир. «Вот истинный сторонник западных ценностей и друг США!» — убежденно произнесет американский бизнесмен, поговорив с тем же самым египтянином. В обоих случаях египтянин был искренен и честен… перед самим собой. Он просто хотел сделать приятное собеседнику, расположить его к себе, заручиться дружбой… на всякий случай, а слова — они и есть слова.
В Египте удивительно легко устанавливаются поверхностные контакты и псевдодружеские отношения даже в период официальной враждебности между странами. Их облегчают обычная египетская вежливость и гостеприимство. Но подлинное доверие, дружба и откровенность — дело трудное. Если иностранцу удалось внушить доверие, завести настоящих друзей, он может чувствовать себя королем.
Еще одно проявление суфийского влияния, тесно связанное с тем, о чем только что шла речь, — отделение внутреннего от внешнего, сути от ее внешнего, словесного оформления, от формы. Внутреннее всегда важнее. В глазах суфиев жалок человек, отдающий предпочтение внешнему. Египетские пословицы осуждают тех, кто пускает пыль в глаза, у кого внутреннее содержание совершенно не соответствует внешнему поведению. «На брюхе шелк, а в брюхе — щелк» — эта наша пословица имеет точный эквивалент в египетских народных изречениях. Они же с усмешкой говорят: «Он, как павлин, любуется своими перьями», или: «Не каждый, кто взгромоздился на лошадь, — всадник», или еще злее: «Внутри — хам, зато какие манеры!»
«Душа нараспашку» — и у нас эта черта характера вызывает все-таки оттенок иронии, хотя в принципе считается положительной. В Египте «душа нараспашку», особенно по отношению к чужаку, — немыслимое свойство характера.
В кругу семьи говорят об одном, в кругу друзей — о другом, а уж для всеобщего сведения и перед чужими — о третьем. Поэтому средствам массовой информации большинство просто не доверяет, отыскивая подлинный, сокровенный смысл в правительственной пропаганде. В этих условиях слухи нередко приобретают достоверность факта.
Суфии утверждают вечную противоположность внешнего и внутреннего. Однако народный инстинкт и стремление к идеалу все же выше всего ставят единство между внутренним и внешним и осуждают разрыв как нечто ненормальное: «Подобно слою масла в лампе: сверху — огонь, а внизу — вода».
Но идеалы для египтян — на то и идеалы, что труднодостижимы и чаще совсем недостижимы. В жизни не только убеждение и слово, но тем более слово и дело отнюдь не всегда совладают. «Раздвоенность египетской натуры проявляется еще и в резком различии между словом и делом, — пишет Хасан Ханефи. — Часто заявляют то, что не делают, а делают то, о чем не заявляют.
Слова стали особым полем псевдодеятельности, на котором возводят псевдосооружения и где существуют псевдореалии. Достаточно, чтобы говорящий красноречиво высказался о какой-то проблеме, будто эта проблема действительно существует. Достаточно упомянуть о решении проблемы, и кое-кому кажется, что она уже решена».
Не будем принимать саркастические слова египетского социолога за абсолютную истину: разговором о хлебе не накормишь голодного. Ханефи просто заостряет реальную проблему, существующую в египетском и в целом в арабском обществе. Народные пословицы иронизируют: «Услышал шум мельницы, а муки-то нет», «Шума много, а драки нет». Но в жизни речь, слова зачастую приобретают самостоятельное существование, независимое от дела. Эффектное, соответствующим образом поданное заявление уже становится событием хотя бы на время, даже если жизнь не подтвердит сказанного.
Одна из причин этого — отсутствие для большинства реального поля деятельности. Слова превращаются в способ иллюзорного действия, дают надежду убежать от действительности, которую невозможно изменить и которой нечего противопоставить. Поэтому слова без содержания, слово ради слова, слово, не подразумевающее действие, стали характерной чертой общества в Египте, да и во многих других арабских странах.
Толчение воды в ступе, разрыв между словом и делом — характерная особенность религиозных догматических упражнений, которые оказывают столь значительное влияние на формирование психологии и образа мышления верующих. «Толкование» какого-либо священного текста, как правило, означает повторение одной и той же мысли другими словами. Но толкователь при этом «выигрывает», потому что не несет никакой ответственности за свое «толкование», в котором нет ни грана нового.
Потенциальная творческая общественная энергия уходит в слова в том случае, если дело оказывается недостижимым или невозможным. Занимаются определением, описанием намерения, потому что способы исполнения намерения не знают. Наследие средневековья? Да. Но какого? Именно в раннеисламском средневековье, эпохе творческого, синтезирующего ислама, этого не было. Застой, самоуспокоенность, упадок привели к догматическому повторению слов, к словам ради слов.
Слова нередко завораживают египтян и вообще арабов. Красноречием упиваются и произносящий слова, и слушающий их. Арабы любят свой язык и справедливо гордятся им. Не проходя через фильтр логики или размышления, слова сразу воздействуют на эмоции. Звучный, богатый, синонимичный арабский язык был одной из основных форм проявления арабского художественного гения, для которого ислам закрыл путь в живопись и пластику. Опять же, говорить, а не действовать — самое безопасное. «Лающая собака не кусает». Может быть, лучше всего следовать совету другой пословицы: «Воспользуйся словами шейха, но не его делами».
Но не всеми «словами шейха» воспользуешься. Египетское общество — мужское общество. Отношения с женщинами жестко регламентированы обычаем и шариатом. Существует полиция нравов. В городах, да и в состоятельных семьях в деревнях требуют, чтобы женщина закрывала тело и волосы, оставляя открытыми лишь лицо, кисти рук и ступни. Но чем больше запрета, тем больше соблазна. Чем больше одежды, тем сильнее хочется оголиться… по большей части, хотя бы на словах. Святоши осуждают «испорченность нравов» на Западе, но сластолюбиво рассматривают легко одетых европейских женщин и часто говорят о вопросах пола. Об интимных сторонах человеческих отношений начинают говорить с детства. А сколько на эту тему разговоров среди молодежи, особенно при поздних браках мужчин!
Для значительной части египетской интеллигенции вопрос самооценки, определения места и роли Египта в мире всегда был одним из центральных в системе мировоззренческих ценностей. Преданность родине, гордость ее великой цивилизацией, ее блестящим прошлым сочетаются с явным или скрытым комплексом неполноценности по отношению к Западу. После поражения в арабо-израильской войне 1967 года египетская интеллигенция предалась самокритике — явлению исключительному для Египта, искала пути и средства к модернизации не только общества, социально-политической структуры, но и национального характера. Его отрицательные черты решительно, иногда чрезмерно выставлялись на свет, подвергались уничтожающей критике или осмеянию. Краткий период самовосхваления и самоуспокоенности после войны 1973 года вновь сменился тягостными раздумьями и спорами о судьбах народа и страны.