Агент уложил в кобуру пистолет.
— У нас свои методы.
— Да-а? — вымолвил Кин. — Ну вот, а у меня свои собственные.
— Вы хотите пристрелить Перкерсона, не так ли? — спросил агент, и лицо его покраснело. — Вы хотите всадить ему пулю в голову и помешать расследованию, которое уже продолжается два года и ведет к десяткам арестов по обвинению в заговоре против государства.
Кин схватился за кровать и встал на здоровую ногу.
— Я ничего не знаю о заговоре, — сказал он. — Я ловлю ребят, которые убивают людей; можете назвать это делом моей жизни. Сейчас я очень стараюсь поймать парня, который убил моего партнера и попытался убить меня. — Он потряс головой. — Нет, я не собираюсь его пристрелить. Я намерен протащить его мордой по грязи, прижать ему коленом шею и стянуть за спиной его руки. А затем лично проследить, чтобы его зарегистрировали, сфотографировали, привлекли к суду, судили бы за убийства, и, если проживу достаточно долго, я бы еще отправился к Редсвилл, посидеть на галерее и посмеяться, когда будут его поджаривать.
Кин подхватил костыль и запрыгал к другому. Взяв их под мышки, проверил длину. Агент наблюдал. Наконец, Кин поднял взгляд.
— И еще кое-что скажу, — сказал он. — Пусть никто из федеральных хвастунов не попадается на пути, когда я буду всем этим заниматься:
Кин выбрался на костылях из палаты и направился к столику медсестры, что-то бормоча и постанывая от боли.
Глава 12
Они лежали, прижавшись друг к другу в темноте — мокрые от пота и обессилевшие.
— Я хочу знать, — сказала она. — Я хочу знать все об этом.
Он засмеялся.
— Ты ничего не пропускаешь, не так ли? — сказал он. — Хочешь, чтобы тебя прикончили?
Она взяла в руку его пенис и стала массировать.
— Ты не сможешь меня убить, слишком во мне нуждаешься, — медленно сказала она, продолжая свое занятие.
— О. Боже, — захныкал он. — Знает Бог, это правда.
— Я люблю все знать, это власть, — сказала она. — Мне нравится быть у власти. — Ее руки не уставали.
Он уже содрогался.
Она села сверху, надвинувшись, и приняла его внутрь себя.
— Я хочу знать все, что знаешь ты, — сказала она, медленно двигаясь вкруговую, что, она знала, доводит его до безумия. — Мне достаточно знать то, что ты знаешь.
— Нет, — сказал он. — Забудь. Она перестала двигаться.
— Ну, что ж ты! — молил он, дергаясь. — Ну, спрашивай, дьяволица.
— Кто Старейшина? — спросила она, колыхнувшись.
— Оллгуд, — сказал он. — Твой босс.
— Лжец, — сказала она и стала слезать.
Он схватил ее за ягодицы и потащил на себя.
— Нет, — сказал он.
Она возобновила движение на его чреслах. — Ну, тигр?
— Уиллингхэм, — сказал он.
Она помедлила:
— Не врешь, дорогой?
— Клянусь, — сказал он. — Я с полдюжины раз встречался с ним наедине.
Она заерзала на нем снова.
— Где же ты с ним встречался?
— В его доме, — мучительно выдохнул он, — Это центр — оружия, денег, всего.
— А я думала, Кэлхоун. — сказала она. Перкерсон ощутил, что она делает так, как он особенно любит.
— Этот клоун? — заговорил он быстро, — да он и дороги в сортир не нашел бы самостоятельно. Уиллингхэм его вытащил в люди. Кэлхоун до встречи с ним проповедовал в сарае, а жил в трейлере.
— Откуда же деньги? — спросила она. — Ведь там масса денег!
— От богатых парней, от Избранных, да и от Кэлхоуна. Вся наличность из прихода Кэлхоуна идет прямо Уиллингхэму.
Она ускорила темп.
— Каким же образом ты узнал все это? — спросила она придирчиво.
— Он сам рассказывает. Ему недостает слушателей.
— Но почему же именно ты? Почему ты? — Она двигалась все быстрее.
— О, Боже, — взревел Перкерсон...
— Почему ты? — требовала она.
— Он знает меня с Вьетнама, он знает...
— Что знает?
— Да я кончаю, кончаю!
— Да, да! — прокричала она. — Я с тобой!
Они приникли друг к другу. Она не слезла, а стерла пот с его лба и похлопала его по щекам.
— Почему же именно ты? — снова спросила она.
— Он знает, что я пущу себе пулю в голову, если он попросит, — выдохнул он, — И еще он знает, что я никогда никому не дамся живым.
Глава 13
В пятницу вечером в той же студии, где Уилл вел дебаты с Маком Дином, он оказался лицом к лицу с Доном Беверли Кэлхоуном.
Двое кандидатов в сенаторы под горячими прожекторами обсуждали вопросы, выбранные посредником. Они стояли друг против друга, опираясь на кафедры. Уилл говорил по-своему, Кэлхоун — по-своему, оперируя ссылками на Писание, взывая к Семейным ценностям, Американскому образу жизни и Господу.
Уилл не мог с ним соревноваться в демагогии. Он будто стрелял серебряными пулями в сердце чудовища, а оно поднималось и нападало, выставив зубы. Кэлхоун демонстрировал весь арсенал, искусно провоцируя противника, ставя под сомнение его нравственность, образ жизни и убеждения.
Уилл пресытился этим. Он не поддался на провокации и, когда истекал час дебатов, подвел итог в коротеньком заявлении, глядя на не Кэлхоуна, а в объектив телекамеры.
— Поскольку это моя последняя возможность выступить перед таким большим количеством избирателей Джорджии, я обращаюсь к тому, что, по-моему, стало уже чуть ли не главным накануне выборов. А именно к тому факту, что мой оппонент, вступив в политическую борьбу, избрал почему-то метод дискуссии, основанный на выпадах, полуправде, наклеивании ярлыков и недостойных намеках. Он изо дня в день намекал, что, поскольку я холостяк, я, должно быть, гомосексуал, что, поскольку я не женат, мне не понять заботы семей; что поскольку я отказываюсь рассуждать на темы религии в политической кампании, где этим рассуждениям не место, я, вероятно, вообще так называемый гуманист, что бы оно ни значило. Поскольку я против растраты и разворовывания несметного количества общественных денег, направляемых на бессмысленное умножение оружия, я, будто бы, — против сильной обороны; поскольку я предлагаю разумно расходовать средства на помощь неудачливым согражданам, готовым участвовать в осуществлении Американской Мечты, меня обвиняют в том, что я легкомысленный либерал. Да, я отвергаю людоедскую идеологию правый радикалов. За это меня называют социалистом и чуть ли не коммунистом. Да, я против смертных приговоров, за это меня обвиняют в пособничестве преступникам. Да, я поддерживаю право женщины самой решать, вынашивать ли ей ребенка, и тут же оказываюсь сообщником убийц. Надеюсь и верю, что мои земляки слишком умные люди, чтобы попасться на эту грязную тактику. Я уверен, что вы хотите, чтобы ваши представители в Вашингтоне не забывали о вашей повседневной жизни. А не занимались бы там и здесь демагогией, ради того, чтобы удовлетворить собственные амбиции. У меня нет церковной кафедры, с которой я могу говорить о своих идеях и принципах. Я располагаю не большими средствами, чем любой кандидат, и я их использую в меру своих способностей. Если вы находите, что я понимаю, во что вы верите и чего хотите, то вы пошлете меня в сенат Соединенных Штатов через неделю после следующего вторника. Если ошибаюсь, значит, заслуживаю поражения. Слово за вами, сограждане. Благодарю вас.