Медленно разворачиваясь по излучине, он достиг песчаной отмели, которая была пустынна, если не считать одинокой девичьей фигурки, стоящей на камне на коленях. Причаливая к берегу с хитрой усмешкой на лице, Айван медленно вел плот под нависающей скалой в направлении фигурки. Он бесшумно причалил, поднялся на камень и спрятался за ним. Оттуда он мог наблюдать за ней. Но вдруг почувствовал в горле ком. Ему было известно, что Мирриам собиралась стирать здесь одежду, но открывшаяся его взору картина не произвела бы на него столь сильного впечатления, будь она намеренной. Голая, если не считать трусиков, Мирриам развешивала на низких кустах выстиранную одежду. Ступая легко и свободно, она казалась частью этого ландшафта. Стройные девичьи ноги нежно изгибались, а маленькие девственные грудки устремлялись сосками навстречу солнцу. Кожа отливала всевозможными оттенками черного. Айван застыл в благоговении. Мирриам ничем не обнаружила, что заметила его, и вернулась к каменному выступу скалы, где оставалась еще одежда для стирки.
Мирриам не пыталась ни прикрыть себя, ни вообще как-то отреагировать на незваное вторжение Айвана. Природная грация и скромность девичьих движений полностью отрицали его присутствие и придавали Мирриам величие, которое не было бы большим, окажись она сейчас в королевской мантии. Наконец без спешки и стеснительности, не подавая виду, что заметила его присутствие, она небрежно надела просторное платье.
Айван хихикнул. Так она все еще не разговаривает с ним, да? Не обращая на нее внимания, он вернулся к плоту и собрал свои вещи. Прошел мимо нее и развел на берегу небольшой костер. Поставил на огонь ведерко с креветками и принялся чистить и потрошить голубей. Посолил их, поперчил и развесил над огнем. За все это время между ними не было сказано ни слова; они вели себя так, словно каждый находился здесь один. Пока птицы жарились на огне, Айван исчез в кустарнике. Вскоре послышался его голос, полетевший вверх по холмам.
—Маас Бутти — ооу!
Откуда-то с холмов донесся ответ:
—Кто там?
—Айван, сэр!
—Что хочешь?
—Прошу у вас хлебный плод, сэр!
—Бери его, да.
Айвач мог взять хлебный плод с поля и без спроса, но он был внуком мисс Аманды, а не вором. Вернулся он с хлебным плодом и несколькими кокосами в руках. Мирриам украдкой за ним наблюдала, и слабая улыбка заиграла на ее губах.
—Что такое? — проговорил Айван, словно сам себе. — Кажется, кто-то перевернул мою еду. Кто же, интересно знать? Надеюсь, ее не отравили.
— Иди, мертвец, в буш, — сказала Мирриам, улыбаясь, хотя это было самым страшным проклятием, которое один селянин мог адресовать другому, желая ему смерти в одиночестве.
—Ах, так это вы! А я вас, признаться, и не заметил. Не желаете ли присоединиться к моей скромной трапезе, мэм?
—Не исключено, — сказала она, продолжая стирать. — Но сначала мне нужно как следует подумать, действительно ли я хочу разделить трапезу с банго, который не ходит в школу и без перерыва слушает глупое радио.
—Держи себя в руках. Я знаю, если говорю, что голоден, и еда почти готова. Когда хлебный плод испечется, я в любом случае приступаю к еде.
Вскоре все стало совсем не так плохо, как могло показаться вначале. С тех пор как Айван перестал ходить в школу и купил себе радио, Мирриам отдалилась от него и явно осуждала. Ее охлаждение было, пожалуй, даже хуже, чем вечно неодобрительный голос мисс Аманды. Находясь между обеими, Айван чувствовал себя в последний год очень неуютно. Мирриам хотела продолжить учебу в Педагогическом училище и вернуться обратно в округу учительницей. Она и слышать не хотела о планах Айвана уехать в город и стать артистом, считая все это пустой мечтой, навеянной беспутным кафе мисс Иды. Сегодня, тем не менее, она с ним заговорила. Когда креветки стали красными, голуби — золотисто-коричневыми, а на хлебном плоде появилась черная корочка, он позвал ее. Мирриам полезла в свою сумку для одежды, достала оттуда хлеб и груши, подошла к костру и разделила с ним трапезу, положив себе еду на большой лист кокоямса, напоминающий тарелку.
—Бвай, еда выглядит здорово, а? — сказал Айван. — Я тоже искал груши, но у нас в саду они еще не созрели.
—Эти груши — с деревьев, что у табачных полей. Там они всегда раньше созревают.
—Да, — ответил Айван. — В твоем саду все рано созревает.
Мирриам быстро на него посмотрела и отвела взгляд. Айван наблюдал за грациозными движениями ее рук, когда она склонялась к огню и щурилась от дыма. В нем поднималась великая нежность. Он готов был провести рядом с ней всю жизнь, добывать ей еду, разделить с ней свою судьбу…
—Ладно, давай есть.
—Знаешь, я искал тебя, — отважился признаться он, уставившись в тарелку.
—Чо, ты должен врать, вот и врешь… Что, интересно, такой великий артист нашел во мне, бедной девчонке?
—Чо, Мирриам. Нет смысла опять начинать эти споры, ман.
—Ладно.
Ее тон стал мягче.
—Нет смысла вести их сейчас. Спасибо за обед, слышишь? — Она поднесла одну из жареных птиц ко рту как бы в знак приветствия. Ее сильные белые зубы впились в хрустящую грудку, и сочный жир потек по подбородку. — Ха, — улыбнулась она, вытирая подбородок. — Когда пшеница созревает — птицы с жирком.
—Верно, — ответил Айван. — Но, как я вижу, не только птицы. — Он медленно поднял глаза на ее грудь.
—Все зреет, так ведь?
—Айван, ты слишком груб.
—Груб ребенок, я не груб, я рриган.
Мирриам состроила комическую гримаску, преисполненную благоговейного трепета.
—Это мне уже известно.
—Ты слышишь меня? Придет день, и ты еще узнаешь.
—Неужели? Но что-то этот день никак не идет. И, скорее всего, никогда не придет.
—Ты так считаешь? — спросил Айван мягким тоном, но Мирриам сосредоточилась на своей еде.
На песке в тени деревьев было прохладно. Морской бриз, свежий и соленый, ласкал их лица и пускал рябь по поверхности изумрудной реки создавая беспокойные водовороты, которые блестели на солнце тут и там и порой выкатывались на берег с легкой белопенной волной. Они лежали, облокотившись о бревно, прислушиваясь к нежному плеску воды. Лицо Мирриам было задумчивым и печальным.
—Как приятно, Айван!
—Да, хорошо.
—Ты видишь, как сейчас…
—Что?
—Как сейчас вес спокойно и мирно… река, и солнце, и склоны…
—Ну и что?
—Понимаешь… — она старалась подобрать правильные слова. — Ты знаешь моего кузена Рафаэля?
—Черного Рафаэля, которого люди зовут Король Реки?
— Того самого, по прозвищу Король Реки. Чудак-человек. Некоторые смеются над ним, говорят — дурак-дураком, но я так не считаю. Он целые дни проводит на реке и говорит, что все, что ему нужно, там есть. Однажды он сказал мне: "Мирриам, девочка, пусть люди говорят — что говорят. Я знаю, что когда солнце ясное, и бриз прохладный, и горы становятся пурпурными, и небо голубое, и речные воды тяжелые, холодные и зеленые, и я ухожу на семь миль вверх по течению, где доки эти? Нет, слушай, девочка, я курю длинный сочный сплифф, да, одну закрутку моей собственной сочной, высокогорной готшит-ганджа, понимаешь? И голова моя сразу становится чистой-чистой, и видение расширяется, знаешь; и дух любви и братства переполняет мне голову. И я встаю на свой плот и плыву к морю, семь миль вниз. Чо! Я один — Бог и река. Спаси Господи! Только ветер дует в лицо, и солнце светит в грудь, и по обеим сторонам — горы, и вдруг лицо скалы как глянет на тебя, так? А под ногами только бамбук трещит, и ходит, и брыкается как мул от силы реки? Я скажу — вот так время настает, когда я один спускаюсь вниз, я один и река? Человек может слышать голос Бога, понимаешь? Да, и лицо его может узреть. Да, говорят мы бедные, черные, невежественные — и это даже правда иногда — но в то время, когда есть только я, и плот, и река, и горы, никого нет в мире, кто дальше, чем я. Никого нет, я тебе скажу.