Он вышел, а в палате появился незнакомец, не из персонала госпиталя, в обычном костюме. Кин, шнуруя ботинок, не посмотрел на него.
– Позвольте помочь, – сказал вошедший, опустился и завязал шнурок.
– Благодарю, – выдохнул Кин. – Кто вы такой?
Вошедший вынул небольшой бумажник и раскрыл его.
– Я Боб Уоррен из ФБР, – сказал он.
Кин нагнулся и развязал шнурок, а затем стал с новым усердием завязывать его. Спросил, запыхавшись:
– Что ж, ваши ребята теперь расследуют дорожные происшествия?
– Просим вас держаться в стороне от Уиллингхэма, – сказал агент.
Кин завязал шнурок, уселся поудобнее.
– От кого? – спросил он. – Никогда не слыхал о таком.
– Тогда зачем вы три дня дежурили у его дома?
– Мне нравятся лесные участки.
– Послушайте, Уиллингхэм наш клиент. Мы не можем допустить, чтобы вы вспугнули его.
– Да-а? Вы нравитесь мне, ребята. А если он важен для моего расследования?
– Я знаю, чем вы заняты, – сказал агент. – Могу сказать, что Перкерсон будет скорее накрыт, если вы останетесь в стороне. У нас там свой человек.
– Что же вам нужно от Перкерсона? – спросил Кин. – Убийство ведь не относится к федеральным преступлениям.
– Но он участвует в том, что относится к ним, – сказал агент.
– Почему же вы его не арестовали? – спросил Кин, тронув свои костыли.
– Он нам полезнее там, где находится, чем в тюрьме.
Кин кивнул.
– Я так и думал, – заметил он, оттолкнулся от кровати, оперся на здоровую ногу и запустил костылем в сотрудника ФБР. Костыль попал тому в голову и сбил его с ног. Кин закричал от боли и повалился сам.
Агент вскочил и вытащил пистолет.
– Стоять на месте, безумный ублюдок! – прокричал он.
Кин постарался занять сидячее положение и оперся о стену.
– О, я люблю вас, ребята, – сказал он. – Перкерсон вогнал меня в бетон на скорости семьдесят миль, а вы, ребята, видимо, в этот момент все снимали на пленку: Давно ли вы знаете, где он находится? Не достаточно ли долго, чтобы предотвратить убийства у клиники абортов? Не достаточно ли долго, чтобы помешать расправе с моим партнером? Кого еще вы, ребята, хотели бы видеть убитым, чтобы раздобыть хорошие сведения?
Агент уложил в кобуру пистолет.
– У нас свои методы.
– Да-а? – вымолвил Кин. – Ну вот, а у меня свои собственные.
– Вы хотите пристрелить Перкерсона, не так ли? – спросил агент, и лицо его покраснело. – Вы хотите всадить ему пулю в голову и помешать расследованию, которое уже продолжается два года и ведет к десяткам арестов по обвинению в заговоре против государства.
Кин схватился за кровать и встал на здоровую ногу.
– Я ничего не знаю о заговоре, – сказал он. – Я ловлю ребят, которые убивают людей; можете назвать это делом моей жизни. Сейчас я очень стараюсь поймать парня, который убил моего партнера и попытался убить меня. – Он потряс головой. – Нет, я не собираюсь его пристрелить. Я намерен протащить его мордой по грязи, прижать ему коленом шею и стянуть за спиной его руки. А затем лично проследить, чтобы его зарегистрировали, сфотографировали, привлекли к суду, судили бы за убийства, и, если проживу достаточно долго, я бы еще отправился к Редсвилл, посидеть на галерее и посмеяться, когда будут его поджаривать.
Кин подхватил костыль и запрыгал к другому. Взяв их под мышки, проверил длину. Агент наблюдал. Наконец, Кин поднял взгляд.
– И еще кое-что скажу, – сказал он. – Пусть никто из федеральных хвастунов не попадается на пути, когда я буду всем этим заниматься:
Кин выбрался на костылях из палаты и направился к столику медсестры, что-то бормоча и постанывая от боли.
Глава 12
Они лежали, прижавшись друг к другу в темноте – мокрые от пота и обессилевшие.
– Я хочу знать, – сказала она. – Я хочу знать все об этом.
Он засмеялся.
– Ты ничего не пропускаешь, не так ли? – сказал он. – Хочешь, чтобы тебя прикончили?
Она взяла в руку его пенис и стала массировать.
– Ты не сможешь меня убить, слишком во мне нуждаешься, – медленно сказала она, продолжая свое занятие.
– О. Боже, – захныкал он. – Знает Бог, это правда.
– Я люблю все знать, это власть, – сказала она. – Мне нравится быть у власти. – Ее руки не уставали.
Он уже содрогался.
Она села сверху, надвинувшись, и приняла его внутрь себя.
– Я хочу знать все, что знаешь ты, – сказала она, медленно двигаясь вкруговую, что, она знала, доводит его до безумия. – Мне достаточно знать то, что ты знаешь.
– Нет, – сказал он. – Забудь. Она перестала двигаться.
– Ну, что ж ты! – молил он, дергаясь. – Ну, спрашивай, дьяволица.
– Кто Старейшина? – спросила она, колыхнувшись.
– Оллгуд, – сказал он. – Твой босс.
– Лжец, – сказала она и стала слезать.
Он схватил ее за ягодицы и потащил на себя.
– Нет, – сказал он.
Она возобновила движение на его чреслах. – Ну, тигр?
– Уиллингхэм, – сказал он.
Она помедлила:
– Не врешь, дорогой?
– Клянусь, – сказал он. – Я с полдюжины раз встречался с ним наедине.
Она заерзала на нем снова.
– Где же ты с ним встречался?
– В его доме, – мучительно выдохнул он, – Это центр – оружия, денег, всего.
– А я думала, Кэлхоун. – сказала она. Перкерсон ощутил, что она делает так, как он особенно любит.
– Этот клоун? – заговорил он быстро, – да он и дороги в сортир не нашел бы самостоятельно. Уиллингхэм его вытащил в люди. Кэлхоун до встречи с ним проповедовал в сарае, а жил в трейлере.
– Откуда же деньги? – спросила она. – Ведь там масса денег!
– От богатых парней, от Избранных, да и от Кэлхоуна. Вся наличность из прихода Кэлхоуна идет прямо Уиллингхэму.
Она ускорила темп.
– Каким же образом ты узнал все это? – спросила она придирчиво.
– Он сам рассказывает. Ему недостает слушателей.
– Но почему же именно ты? Почему ты? – Она двигалась все быстрее.
– О, Боже, – взревел Перкерсон...
– Почему ты? – требовала она.
– Он знает меня с Вьетнама, он знает...
– Что знает?
– Да я кончаю, кончаю!
– Да, да! – прокричала она. – Я с тобой!
Они приникли друг к другу. Она не слезла, а стерла пот с его лба и похлопала его по щекам.
– Почему же именно ты? – снова спросила она.
– Он знает, что я пущу себе пулю в голову, если он попросит, – выдохнул он, – И еще он знает, что я никогда никому не дамся живым.
Глава 13
В пятницу вечером в той же студии, где Уилл вел дебаты с Маком Дином, он оказался лицом к лицу с Доном Беверли Кэлхоуном.
Двое кандидатов в сенаторы под горячими прожекторами обсуждали вопросы, выбранные посредником. Они стояли друг против друга, опираясь на кафедры. Уилл говорил по-своему, Кэлхоун – по-своему, оперируя ссылками на Писание, взывая к Семейным ценностям, Американскому образу жизни и Господу.
Уилл не мог с ним соревноваться в демагогии. Он будто стрелял серебряными пулями в сердце чудовища, а оно поднималось и нападало, выставив зубы. Кэлхоун демонстрировал весь арсенал, искусно провоцируя противника, ставя под сомнение его нравственность, образ жизни и убеждения.
Уилл пресытился этим. Он не поддался на провокации и, когда истекал час дебатов, подвел итог в коротеньком заявлении, глядя на не Кэлхоуна, а в объектив телекамеры.
– Поскольку это моя последняя возможность выступить перед таким большим количеством избирателей Джорджии, я обращаюсь к тому, что, по-моему, стало уже чуть ли не главным накануне выборов. А именно к тому факту, что мой оппонент, вступив в политическую борьбу, избрал почему-то метод дискуссии, основанный на выпадах, полуправде, наклеивании ярлыков и недостойных намеках. Он изо дня в день намекал, что, поскольку я холостяк, я, должно быть, гомосексуал, что, поскольку я не женат, мне не понять заботы семей; что поскольку я отказываюсь рассуждать на темы религии в политической кампании, где этим рассуждениям не место, я, вероятно, вообще так называемый гуманист, что бы оно ни значило. Поскольку я против растраты и разворовывания несметного количества общественных денег, направляемых на бессмысленное умножение оружия, я, будто бы, – против сильной обороны; поскольку я предлагаю разумно расходовать средства на помощь неудачливым согражданам, готовым участвовать в осуществлении Американской Мечты, меня обвиняют в том, что я легкомысленный либерал. Да, я отвергаю людоедскую идеологию правый радикалов. За это меня называют социалистом и чуть ли не коммунистом. Да, я против смертных приговоров, за это меня обвиняют в пособничестве преступникам. Да, я поддерживаю право женщины самой решать, вынашивать ли ей ребенка, и тут же оказываюсь сообщником убийц. Надеюсь и верю, что мои земляки слишком умные люди, чтобы попасться на эту грязную тактику. Я уверен, что вы хотите, чтобы ваши представители в Вашингтоне не забывали о вашей повседневной жизни. А не занимались бы там и здесь демагогией, ради того, чтобы удовлетворить собственные амбиции. У меня нет церковной кафедры, с которой я могу говорить о своих идеях и принципах. Я располагаю не большими средствами, чем любой кандидат, и я их использую в меру своих способностей. Если вы находите, что я понимаю, во что вы верите и чего хотите, то вы пошлете меня в сенат Соединенных Штатов через неделю после следующего вторника. Если ошибаюсь, значит, заслуживаю поражения. Слово за вами, сограждане. Благодарю вас.