Снова надо было что-то делать со снабжением войск, сидящие на месте дивизии опустошали близлежащие деревни и сёла, будто саранча, и людям постоянно не хватало провизии, а лошадям — фуража. Нужно что-то было делать с флотами, Балтийским и Черноморским, нужно было что-то делать с союзниками, клюющими в мозг и его, и всю Ставку на тему того, что им необходимо новое наступление. Нужно было что-то делать вообще в целом, проблемы копились по всем направлениям, и откладывать их решение бесконечно не получится.
Дверь вдруг распахнулась, Корнилов оторвал взгляд от очередной докладной записки. На пороге стоял бледный как смерть адъютант.
— Что случилось? — нахмурился генерал.
— Телеграмма… Из Пскова… — он дрожащей рукой протянул бланк Верховному. — Семью вашу… Таисию Владимировну… Бомбой…
Генерал сжал кулаки. Карандаш в руке разломился на несколько осколков, разлетаясь по всему кабинету. Значит, эта война дошла уже и до таких подлостей. Семья была ему чужой, но оставлять такое без ответа нельзя. Не поймут.
В застенках КГБ
Комитет Государственной Безопасности расположился в бывшем здании Охранного отделения и губернского жандармского управления на Гороховой улице, именно там, где могла бы расположиться Всероссийская чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией и шпионажем, и многое перешло гэбистам по наследству от жандармов и охранки. Разве что полномочия у КГБ теперь были гораздо шире, а ответственности гораздо меньше. Всё-таки, революционная ситуация, исключение из правил.
Во всех городах бывшей империи отделения КГБ открывались на базе прежнего политического сыска, вот только доктрина и методы работы сильно отличались от царской охранки. При царе она полагалась на секретных сотрудников, двойных агентов, причём доходило до того, что едва ли не половина участников революционных организаций работала на полицию, а два провокатора писали доносы друг на друга. И, финансируя работу провокаторов, охранка финансировала и революцию. Неудивительно, что в первые же дни Февральской революции полицейские архивы жгли во всех городах, заметая следы своего сотрудничества с проклятым царизмом.
Манштейн, как глава комитета, решил последовать советам генерала Корнилова, который предостерегал его от подобного стиля работы. Лучше уж сделать упор на силовые операции и жёсткие методы воздействия. Исполнять в первую очередь карательные функции, а не следственные. По крайней мере, сейчас, во время сложной революционной ситуации.
И всё равно полковник Манштейн сидел сейчас в тесном маленьком кабинете, разбирая многочисленные отчёты. Многое было для него, строевого офицера, в новинку, и он больше привык лично вести людей в атаку, нежели сидеть с пыльными бумажками, но лезть под пули ему теперь было строго запрещено. Отчего Владимир Владимирович Манштейн изрядно страдал.
На террор, который развернули эсеры и прочие вредители, Корнилов требовал ответить таким же террором, только со стороны КГБ, и Манштейну, как честному русскому офицеру и дворянину, было невероятно тошно осознавать, что для спасения страны им придётся пойти даже на такие меры.
Но всё-таки он был готов и к такому, и генерал честно предупреждал, что работа его ждёт грязная и тяжёлая. Манштейн готов был служить России на любом месте, хоть в пехоте на передовой, хоть в КГБ начальником, хоть простым писарем в штабе.
Вот и сейчас он служил Родине, взглядом пробегая отчёт бывшего жандармского корнета. В нём корнет подробно и в самых цветастых выражениях описывал, как в составе тройки они ворвались на конспиративную квартиру, где проходило собрание одной из боевых групп РСДРП(б) и те попытались сопротивляться. Началась стрельба, и сотрудникам КГБ пришлось всех боевиков положить прямо там же.
Полковник ощутил укол зависти, понимая, что рядовым опричником, как их теперь называли в народе, он бы действовал намного эффективнее, чем на своём нынешнем месте. Он долго пытался догадаться, почему генерал Корнилов назначил руководителем КГБ именно его, молодого штабс-капитана, начавшего карьеру только во время войны, хотя вокруг имелась масса куда более достойных и опытных кандидатов. И ответа он не находил. В общем, в полной мере ощущал всю тяжесть синдрома самозванца.
Но он продолжал прилагать все усилия, чтобы соответствовать высокой должности главного опричника страны.