Однако этого всё равно не хватало, чтобы вооружить всех, и корниловцы, имеющие доступ к военным поставкам, вооружены были не в пример лучше. Поэтому красной гвардии нужно было действовать быстро, дерзко и решительно. Все понимали, что затяжные уличные бои неизбежно окончатся не в их пользу. Красногвардейцев пока банально меньше, чем корниловцев.
— Есть пистолеты, немного винтовок, взрывчатка, несколько пулемётов, — произнёс товарищ Андрей. — Есть даже военные корабли.
— С матросами всё понятно. А вот солдаты…
— В полках тоже хватает оружия, — возразил еврей. — Оружейные комнаты можно вскрыть, лояльные нам офицеры помогут. Не всё офицерство поддерживает всю эту корниловщину.
— Ваши бы слова, да Богу в уши, — произнёс кто-то из глубины комнаты, и практически все присутствующие скривились.
Воинствующие атеисты, коими было большинство членов партии, таких слов не одобряли, но с их смыслом соглашались целиком и полностью. Вся эта затея от начала и до конца казалась авантюрой, практически неосуществимой.
Курс на вооружённое восстание они взяли ещё после июльских событий, и всё это время усердно к нему готовились. Даже несмотря на все потери, аресты и прочие трудности. Всей партии было очевидно, что мирным путём к власти их не допустят, под различными предлогами оттирая Советы от рычагов управления. А после бойни в Смольном и вовсе, будут потихоньку уничтожать физически. Одного за другим.
Поэтому ЦК решил действовать прямо сейчас, пока ещё оставался хоть какой-то шанс на успех. Вчера было рано, завтра будет поздно. Прежде им не хватало людей и вооружения, ну а очень скоро это всё станет бесполезным. Корниловские ищейки, этот комитет из бывших жандармов и полицейских, очень быстро учились и вскрывали подпольные ячейки одну за другой, арестовывая, а то и убивая на месте неудачливых товарищей. И полное разоблачение перешедших в подполье членов партии ощущалось, как близкое дыхание смерти. Угроза нависала ежесекундно, и даже сейчас многие изрядно нервничали от того, что весь состав ЦК партии собрался в одном месте.
Но сегодня всё казалось спокойным и мирным, и ни одна ищейка из КГБ даже не приближалась к конспиративной квартире, которую снимал один из рабочих слесарной мастерской.
— Нужно проголосовать, товарищи, — произнёс грузин. — Поднимем руки, кто за необходимость вооружённого восстания.
Один за другим члены партии начали поднимать руки, не прекращая поглядывать друг на друга, словно проверяя, кто и как реагирует на эту просьбу, кто поднял руку последним, кто колеблется, а кто просто следует за большинством. Аппаратные интриги не прекращались даже сейчас, в один из самых трудных моментов в истории партии.
Поначалу большинство колебалось, руки подняли только товарищ Андрей и ещё несколько боевиков-головорезов, готовых на любое кровопролитие ради благой цели и социалистической революции, но вслед за ними начали соглашаться и другие. Меньшинство постепенно перетянуло на свою сторону всех остальных, и все надеялись, что так же произойдёт и с целой страной.
— Значит, решено. Начинаем, — произнёс товарищ Андрей, и его глаза кровожадно блеснули в полумраке.
На улицах Петрограда
Тиха петроградская ночь. Тёмное, затянутое свинцовыми тучами небо так и грозит разродиться мелким беспокоящим дождиком. Где-то в темноте, в глубине дворов-колодцев брешут голодные облезлые собаки, ветер завывает над крышами. Изредка можно услышать далёкие выстрелы, облавы на бандитские малины проходят чуть ли не каждую ночь, так что к пальбе все привыкли.
Василий Ерохин, рабочий-металлист, ждал в подворотне своих товарищей, кутаясь от холода в старую шинель. Руку в кармане холодила рукоять нагана, из которого он выпустил всего шесть пуль по жестяным банкам. В людей он прежде не стрелял, да и не думал, что вообще придётся. Но партия сказала «надо», а большевик ответил «есть». Если это и правда поможет сделать жизнь всех рабочих лучше и счастливее, то значит, оно того стоит. Партии он верил, лично ему партия делала только хорошее.
В подворотне послышались шаги, и Ерохин машинально стиснул револьвер в кармане.
— Кто? — хрипло спросил он.
— Свои, — ответил другой рабочий, слесарь из соседнего цеха, Квашнин. — А ты чего один? Где остальные?
— Знать не знаю, — буркнул Ерохин, выпуская револьвер и вытирая вспотевшую ладонь о полу шинели. — Должны были подойти. В цеху говорили, что придут.