Все потянулись чокнуться — дробно зазвенело стекло. Кирилл выпил до дна, в животе у него потеплело. И на душе тоже.
Утром чета Шугунц провожала Авинова-хмбапета, снабдив его на дорогу лавашем и сыром.
— Будет жажда — пей, — сказал Оган-апер на прощание. — Да не убудет силы в твоей руке![162]
Кирилл поклонился старому и запрыгнул в кабину. Бравые текинцы уже выглядывали из-под брезентов, покрывавших кузова грузовиков: скоро там? И вот заворчали двигатели «автанабилов», выводя пятитонки на ямистую дорогу.
Ближе к полудню «Бенцы» выехали на восточный берег озера, туда, где вода плескала о причалы с единственным полурассохшимся паромом и большими лодками-киржимами,[163] готовыми доставить на острова. Именно здесь, на берегу, следовало ожидать знаменательной встречи — с юга сюда подтянется Армянский корпус, ядро будущей армии, а с востока должен будет явиться генерал Эрдели с обозом, кое-что наскрёбший по сусекам военных складов в Тифлисе и Карсе.
Доезжать до города Ван ни у кого охоты не было — два года назад турки сожгли его, истребив жителей. Наверное, потому его и прозвали Армянской Москвой.
— Погуляем? — предложила Нвард, вдыхая свежий воздух, словно приправленный солью и снегом.
Кирилл оглянулся — берег был пустынен, лишь поодаль, на одном из киржимов, шла возня. Рыбаки вроде. По северному окоёму небес кружил гидроплан, то ли М-5, то ли М-9. Свой.
— Погуляем, — согласился Авинов и предложил даме руку.
Они зашагали по хрусткому песку, молчали каждый о своём и наслаждались покоем. Кирилл сжимал в руке холодные пальчики девушки — пальчики нежно царапали ему ладонь, сжимаясь и разжимаясь, а он всё пытался укрыть их и согреть.
Мысли текли неторопливо и вольно. Авинову вспоминалась Даша Полынова. Боль при этом воспоминании не терзала душу в присутствии Нвард, но и не покидала вовсе. Рана всё не заживала, а соль сыпалась и сыпалась…
Он продолжал любить несносную, невозможную Дашку, а все попытки забыть её оканчивались тем, что коварная память подсовывала всё новые и новые детали из прошлого. Картины минувшей жизни вставали перед Авиновым живо и ярко, рождая прилив тоски, вгоняя в отчаяние. Хотеть невозможного, возвращать необратимое — это так трудно. А Нвард… Ему хорошо с нею. «Одалиска» любит его по-настоящему, она счастлива принадлежать ему душой и телом, вот только взаимности маловато. Он нежен, заботлив, добр с «Нвард-ахчи», но не более. И девушка чует это, недаром она сказала вчера ночью: «Горячее сердце обязательно зажжёт другое!». Другое, надо понимать, это его, холодное… Занятое.
Нвард неожиданно споткнулась, и Кирилл напряг руку, удерживая девушку. Её пальчики с силою сжали крепкие мужские пальцы.
— Я боюсь, — испуганно прошептала Асатурова.
— Чего? — удивился Авинов.
— Там он!
— Кто? — всё никак не мог понять Кирилл.
— Мехмет-эфенди!
Лишь теперь Авинов пригляделся к «рыбакам». Это была компания из крепких ребят, готовившихся отплыть. Четверо помоложе толклись в киржиме, а один пожилой, кряжистый и основательный, с огромными усами, спадавшими ему на грудь, как моржовые клыки, стоял на берегу, широко расставив ноги и сутулясь. Вот он сделал незаметное движение, и в руке его оказался револьвер.
— О, нет! — крикнула в отчаянии Нвард, рывком заслоняя собою Кирилла.
Один за другим грянули два выстрела, Авинов с ужасом почувствовал, как дважды содрогнулось тело девушки. В следующее мгновение он выхватил верный «парабеллум», израсходовав четыре патрона, — пули перебили Мехмету-эфенди локти и колени. Резидент нужен был живым. Визжа и клекоча от боли, османский резидент рухнул на солёный песок, дёргаясь и корчась.
Тут же загремели винтовочные выстрелы — текинцы мчались на помощь своему сердару, паля по экипажу киржима — парни в лодке как раз подхватывали оружие.
— Врача! — заорал Кирилл, падая на колени рядом с Нвард.
Кровь обильно утекала, горячими фонтанчиками брызгая из ран.
— Держись, Нвард, держись! — лихорадочно шептал Авинов, не зная, что же ему делать, как спасать, и страдая от этого.
Прекрасное лицо одалиски резко побледнело, она нашла глазами Кирилла и ясно улыбнулась.
— Так мало… — выговорил тонкий голосок. — Жалко, правда?
— Правда, правда, — еле выдавил Авинов, целуя холодеющие пальчики. — Господи, что я говорю? Всё будет хорошо, маленькая!
— Мне было хорошо с тобой… — прошептала Нвард. — Очень… Хоть не зря всё… Люблю тебя.
— Я тоже тебя люблю! — вырвалось у Кирилла, верящего в эту минуту, что сказанное им — правда.