— Как вас зовут, мадемуазель? — спросил Авинов отрывисто, ещё не отойдя от горячки боя, вернее — стычки.
— Даша, — ответила девушка и тут же поправилась, чопорно добавив: — Дарья Сергеевна. И вовсе я не мадемуазель, а товарищ. Товарищ Полынова!
Кирилл усмехнулся. Эту красивую девчонку, забившую себе голову ерундой, ему хотелось поддеть, ущипнуть если не действием, то хоть словом.
— Женщина не может быть товарищем, — сказал он веско. — Женой, возлюбленной, подругой — кем угодно, но не товарищем.
— Да что вы говорите! — притворно восхитилась мадемуазель Полынова. — А о равенстве мужчины и женщины вы слыхали?
— Наслышан.
— И что? — нетерпеливо поинтересовалась Даша.
— Ну мало ли какой бред несут люди… Женщина с мужчиной слишком разные для того, чтобы быть равными. Так уж заповедано самой жизнью или Богом, и та представительница прекрасного пола, которая поступает наперекор своей природе, просто уродует себя, не зная толком, чего же она хочет.
— Равных прав!
— Права подразумевают и обязанности, — парировал Кирилл, ловя себя на том, что копирует лекторский тон своего профессора, — которые следует исполнять, опираясь на возможности, данные природой. Мало заявить о равноправии с сильным полом, надо ещё привить себе эту силу, а заодно и мужской ум пересадить, и волю вживить!
— Неужели революция ничему вас не научила? — сказала насмешливо Полынова. — Неужели не видите вы, что к старой жизни возврата уже не будет! И вы не сможете свести жизнь женщины к убогому набору: кухня, дети, церковь! Мы раскрепостились, понятно вам?
— Понятно, — криво усмехнулся Авинов. — Я их вижу — миллионы раскрепощённых женщин, чахлых и несчастных, днём месящих грязь наравне с мужчинами, машущих кайлами и кувалдами, гнусно матерящихся, хлещущих дрянную водку и курящих вонючие папиросы, а ночью молящих Бога вернуть милые старые порядки, где им подносили розы и признавались в любви, где был и дом, и муж, и фортепьяно вечерком, и розовые обои в детской… Всё так и случится, Даша, и очень скоро, но будете ли вы счастливы и горды оттого, что выиграли наш с вами маленький спор?
Авинова буквально подмывало желание открыться перед Дашей, похвастаться тайным знанием грядущего, намекнуть хотя бы, как в детстве: «А что я знаю…» Но горячее желание тут же гасилось огорчительно-взрослым «Нельзя!».
Девушка растерянно посмотрела на Кирилла.
— Вы так странно говорите… — промолвила она и спохватилась, обрадовалась даже, что можно было перевести разговор на другую тему: — А как вас звать?
— Зовите меня Кириллом. Вы где живёте, Даша?
— В-в… Пока нигде. Я сегодня только приехала.
— Всё ясно… Сто-ой! Сколько с меня?
— Дык… Три рубли.
Авинов сунул замусоленную трёшку извозчику.
— Благодарствуем! — поклонился тот.
Кирилл спрыгнул первым и подал руку Даше. Девушка не приняла его помощи — сошла сама и осведомилась:
— А мы где?
— Я здесь живу. Не бойтесь, я из тех, в ком революция не изгадила пока ни чести, ни достоинства.
— А я и не боюсь! — фыркнула «товарищ Полынова» и гордо прошагала в парадное.
Уже на лестнице она поинтересовалась:
— Почему вы так ненавидите революцию, Кирилл?
— Потому что это самое омерзительное, самое богопротивное, самое чудовищное преступление против России, — ровным голосом проговорил Авинов.
— Мы сняли оковы с народа, и…
— …И выпустили на волю разнузданную толпу. Человечье стадо, которое с каким-то извращённым упоением крушит, громит, жжёт, убивает, калечит, мучит! И каждая партия, пардон, лизала зад этой миллионоглавой обезьяне, чтобы первой накинуть на неё ошейник, да и науськать на противников. Воистину, приходишь к мысли, что разум дан человеку лишь для того, чтобы он поступал вопреки ему! Мы пришли.
Кирилл отпер дверь и ввёл свою гостью. Даша первым делом поправила волосы перед зеркалом и с любопытством огляделась.
— Уютненько тут у вас, — сказала она. — Чистенько. А хотите, я докажу вам, что революция впустила свежий воздух в душный и затхлый старый мир? — Повернувшись спиной, девушка попросила Авинова: — Расстегните, пожалуйста…
Недоумевая, корниловец расстегнул пуговки на платье, и Полынова легко и просто стянула с себя гимназическую форму, оставшись в одних кружевных трусиках и шёлковых чулочках. Авинов не долго боролся с искушением — обнял Дашу, притянул к себе, принялся жадно целовать её груди и плечи. А девушка одной рукой ласкала его шею, другой торопливо сдёргивала «кружавчики» и бормотала, задыхаясь: