«Даже он и то был возмущен. Он говорит: я ее не звал, она сама пришла. Это я, говорит, могу на вас жалобу послать куда надо, что у вас тут такое творится. Можете себе представить, что это за девчонка, Юрий Михайлович, если уж Маркушев так о ней говорит. Вы бы видели, что с ней стало, когда он это сказал! Подонок! — кричит. Подонок! Люди сбежались... Я просто обязана сообщить обо всем ей на работу. Утром одумалась, как собачка ждала под моей дверью, пока я приду. Плачет, кается, только бы из гостиницы не выселили и на работу не сообщили. И тут же продолжает грубить!..»
Междугородная дала Лебедева. Директриса вздохнула и ушла к себе. Рассказав все Юшкову, она успокоилась. Юшков продиктовал Лебедеву номера вагонов. «Сегодня выезжаешь?» — спросил Лебедев. «Как билеты достану». «Ну ждем. Тут тебе еще одна командировка наклевывается». Юшков ожидал больше эмоций.
В холл спустились Аркадий Семенович и одесситка. «Как? — сказала она спутнику.— Ты шляпу не взял? Сейчас же вернись. Напечет». Он возражал, она настаивала: «Опять давление поднимется. Смотри, какие глаза красные». Стесняясь, он подмигнул Юшкову: мол, с женщинами лучше не спорить. Пошел за шляпой. Она присела в кресло, сказала, не глядя на Юшкова: «Господи, как надоело здесь. Вам долго еще?» — «Сегодня уезжаю».— «Вы молодец. Здесь все говорят об этом. И родственников себе не завели...— Она запнулась и, понизив голос, сказала: — Тут про меня, наверно, всякие гадости говорят. Это все глупость. Аркадий Семенович больной человек, за ним следить надо. Ему диета нужна, покой, ведь почти шестьдесят человеку... А такого ничего нет. У меня дети взрослые». Аркадий Семенович спускался по лестнице со шляпой в руке. «Успеха вам»,— пожелал ей Юшков. Он поднялся на свой этаж. Однажды видел, как землячка открывала свой номер, и теперь постучался к ней. Никто не ответил. Толкнул — заперто. Он забарабанил сильнее. Она внезапно распахнула дверь, увидела его лицо и усмехнулась: «Чего вы испугались? Думали, повесилась?»
Она укладывала чемодан. «Куда это ты?» — спросил Юшков. «Ну их всех к черту. Домой».— «А командировка?» — «Гори она огнем. Все равно уйду с завода. Не по мне эта работа. Я тут всего насмотрелась». Она заплакала.
Директриса еще была у себя. «Как там землячки моей дела, Ольга Тимофеевна? — спросил Юшков. — Очень уж она переживает, что вас обидела. Я, говорит, всю жизнь ее благодарить буду».— «Обойдусь без ее благодарности».— «Вы в самом деле собираетесь писать на ее работу?» — «Обязана».— «Ольга Тимофеевна, вы же добрый человек». — «Да, но у моей доброты есть предел. Кроме того, я ничего не могу изменить. У меня есть докладная дежурной, я обязана отреагировать».— «Даже если я вас попрошу?» — «Докладная уже существует, что же я могу сделать, Юрий Михайлович?» — «Порвать ее».— «И совершить преступление? Вы зря защищаете эту девушку, Юрий Михайлович. Не знаю, какие чувства вами руководят, но вы... я уж буду откровенна с вами до конца... вы просто роняете себя в моих глазах».— «Как-то вы спрашивали меня, что можете для меня сделать. Сделайте это». Она пронзительно посмотрела, опустила глаза. «Хорошо. Только ради вас». Юшков понял, что теперь они квиты.
У него оставалось мало времени. По дороге на комбинат купил около вокзала букет тюльпанов. В комнате производственного отдела все уставились на букет. Ирина Сергеевна покраснела и засуетилась, отыскивая банку. От неловкости она снова перешла на «вы»: «Приезжайте к нам еще, всегда вам будем рады... Извините, если что не так...» И он тоже говорил ей «вы» и бормотал бессмыслицу. Когда потный и красный выскочил на крыльцо заводоуправления, освобожденно вздохнул.
Остатки привезенных припасов завернул в газету, положил на кровать соседа и сел писать ему записку. Не успел кончить, как тот появился. Развернул сверток. «Зачем дефицитом бросаешься? Бутылку мы с тобой сейчас разопьем, а колбасу вези домой, она не портится».— «Пусть на память тебе будет».— «Так ее не есть, а на стену повесить?» — «Ты же говоришь, не портится?»
Открыли бутылку. «Это не простая,— объяснил Юшков.— Сувенирная. С какой-то травинкой внутри». Нижнетагилец поискал на этикетке цену, присвистнул: «Ничего себе травка. Наверно, очень полезная. Может, от сердца? Тогда мне как раз».— «От сердца тебе меньше пить надо».— «Ты думаешь, я любитель? Работа такая. На пенсию пойду, в рот не возьму».— «Бросай работу, другую ищи».— «А это уже не государственный подход. Кто-то должен. Работа у нас с тобой скромная, но людям необходимая». Он проводил Юшкова до аэропорта в Горск, и, пролетая над Волгой, Юшков еще думал о том, что нижнетагилец либо ждет сейчас автобус до Черепановска, либо трясется в нем, навязываясь с разговорами случайным попутчикам.