Через балконное окно все в комнате казалось неестественно ярким и плоским. Алла Александровна завладела Валерой, что-то рассказывала, а он, подпирая голову рукой, кивал. «Что ты там за систему выдумал? — спросила Наташа.— Томка говорила». «Я вижу, вы с ней обо веем успели поговорить»,— сказал Юшков.
Система, о которой спрашивала Наташа, была всего-навсего простым порядком, о котором забыли в суете авралов, когда жили минутой: нет стали — хватали заменитель, другую сталь, а, поскольку другая сталь нужна для другой детали, возникал дефицит там. Целый месяц Юшков и три подчиненные ему женщины составляли таблицы заменителей и получили картину, как выгоднее эти заменители использовать. Дефицит уменьшился. Саня Чеблаков на совещании у Хохлова заявил при многочисленном начальстве: «Мы собираемся внедрить у себя систему Юшкова». Кое-кто усмехнулся, но, в общем, это прозвучало как надо.
В тот день впервые Юшков ощутил недоброжелательство своего начальника. Придравшись к какой-то мелочи в бумагах Юшкова, Лебедев дал волю своему раздражению: «У нас ведь не академия. У нас одна система — обеспечить план». Чеблаков, конечно, переусердствовал: не нужно было доводить до этого. Лебедев тут же спохватился, вернул голосу прежнюю задушевность, с которой человек пожилой и опытный наставляет симпатичного ему парня, однако Юшков понял, что у него есть враг.
Лебедев был тем, чем и казался с первого взгляда,— невзрачным, не очень грамотным мужичком, тихим, осторожным и хитрым. Он даже любил показать свою хитрость особой улыбочкой: мол, мы с тобой понимаем, что это хитрость, но что поделаешь, надо хитрить. Или же, прежде чем солгать, показывал другой улыбкой, что сейчас будет лгать: а давай-ка я схитрю для смеха. Эта манера никого не обманывала и все же придавала ему в глазах собеседника некоторую безвредность: человек хитрый, не хитрить не умеет, но для меня готов сделать исключение. Хохлов покрикивал на него больше, чем на других своих подчиненных, а молодые парни, такие, как Чеблаков, перед совещанием у начальства пугали: «Ох и достанется же вам, Петр Никодимович, сегодня! Опять чуть завод не остановили!» Он хитро улыбался в ответ: «Пусть бьют, главное, чтобы не по карману». В конце каждого почти полугодия он получал выговоры, однако держался на заводе, потому что заменить его было некем: новому человеку понадобились бы месяцы и месяцы, чтобы наладить с поставщиками личные связи. Лебедев начинал тут с простого снабженца, заочный институт осилил, уже будучи начальником, и пробился благодаря своей удивительной осторожности, которая даже в походке его чувствовалась и казалась чем-то врожденным, наследственным, накопившимся за века естественного отбора.
Если не считать сказанного в сердцах словца, то неприязнь его к Юшкову проявлялась разве что в его отношении к Тамаре: «Да, Михалыч... И как нас угораздило ее взять... тут мы с тобой дали маху...» Он упорно называл Тамару в разговорах с Юшковым «твоя приятельница».
Конечно, у нее был дар возбуждать недобрые чувства. Когда по телефону требовали металл и она кричала в трубку: «Что я вам, рожу его?» — женщины в секторе ахали. Наверно, были и другие причины для неприязни. Чувствуя себя в секторе чужой, она сдружилась с Наташей Филиной. Та работала в соседней комнате. Чуть ли не каждый час просовывала в дверь голову, звала: «Томка, пошли курить». Они устраивались вдвоем у окна в коридоре, и две их долговязые фигуры на подоконнике раздражали Лебедева. Он сказал Юшкову: «Ты, Михалыч, эту свою приятельницу приструни. Все же неудобно, понимаешь, Посторонние люди ходят, а тут торчат целыми днями у всех на виду с дымовыми шашками в зубах. Когда же она у тебя работает?» Юшков пропустил мимо ушей «приятельницу», возразил: «С работой она справляется, а запретить ей курение я не имею права».— «Вот видишь,— сказал Лебедев, как бы сочувствуя,— промахнулся ты с ней крупно. Но теперь уж, раз уж взял к себе, что-то давай делай. Она мне людей разлагает».— «Я все-таки не понял, в чем она виновата,— настаивал Юшков.— В курении?» — «Она у тебя недостаточно загружена».— «Значит, я недостаточно загрузил ее работой. Учту. Но к ней у вас претензий нет?» — «Зря ты ее защищаешь,— увернулся Лебедев от ответа.— Попомни мое слово, мы еще хлебнем с ней».